Лидия подошла к окну и задернула штору, но вскоре от этого стало еще хуже. Первые две ночи, мечась на постели в беспокойном полусне, она слышала низкий бормочущий голос, зовущий ее по имени где-то совсем рядом. Но что-то в этом голосе ужасало ее, и она прятала голову под подушку, готовая позвать на помощь Джеймса, точно при этом зная, что не осмелится произнести ни звука… И просыпалась, пытаясь выбраться из постели. Она прикупила керосина, и теперь лампа горела в ее спальне всю ночь. Лидия стыдилась своих детских страхов, но ничего с собой поделать не могла.

Он должен возвратиться.

Она присела за конторку и развернула одну из статей, хотя знала, что ничего нового это ей не принесет — лишь подтвердит уже возникшую догадку. Но единственное, что оставалось ей сейчас, пока Джеймс не вернулся из Парижа, — это работа.

Со вздохом она углубилась в чтение, старательно отгоняя вопрос: а что ей останется делать, если он не вернется?

Эшер очнулся, чувствуя, что умирает от жажды. Кто-то дал ему напиться (почему-то апельсинового сока), и он снова провалился в сон.

Так уже случалось три или четыре раза. Но у него просто не было сил открыть глаза. Он чувствовал запах воды, гнили и подземной сырости. Тишина была полной. Потом он засыпал.

Когда же ему наконец удалось разомкнуть веки, свет единственной свечи, горящей в вычурном золоченом подсвечнике у противоположной стены, показался невыносимо ярким. Чтобы повернуть голову, Эшеру пришлось собрать все силы. Он лежал на узкой кровати в маленьком подвале, где громоздились полдюжины ящиков с винными бутылками, покрытыми слоем пыли. Открытый арочный проем вел в довольно обширное помещение, но был забран запертой на замок решеткой. По ту сторону прутьев стояли Гриппен, Элиза, Хлоя и Гиацинта.

— Я думала, ты можешь касаться серебра… — по-ребячьи обиженно протянула Хлоя.

— Если человек может завязать кочергу узлом, то это еще не значит, что он сделает то же самое с раскаленной кочергой, — огрызнулся Гриппен. — Не прикидывайся глупее, чем ты есть.

«Решетка, должно быть, серебряная…» — подумал Эшер, смутно догадываясь, что спор, как проникнуть в подвал, завершился тем, с чего начался. Машинально он отметил, что произношение Гриппена куда более архаично, нежели произношение Исидро, и слегка напоминает акцент американцев, живущих в предгорьях Аппалачей. Он чувствовал, что горло его и кисти рук забинтованы, а щеки покрыты жесткой щетиной.

— Может, он сам подойдет и откроет? — Прищурив темные глаза. Гиацинта задумчиво разглядывала Эшера. Что-то изменилось в ее голосе, и она проворковала нежно: — Ты ведь откроешь мне, милый?

Секунду такое решение казалось Эшеру вполне логичным, он только хотел бы знать, куда мог Исидро спрятать ключ. Потом спохватился и покачал головой.

Темные глаза вспыхнули, и все окружающее Эшера словно померкло.

— Ну, пожалуйста… Я не трону тебя и другим не позволю. Я войду — и ты сразу закроешь дверь.

И он опять несколько секунд верил в это — верил, несмотря на случившееся в темной аллее, несмотря на глубокую убежденность в том, что это ложь. Возможно, Исидро имел в виду нечто подобное, когда называл Лотту «хорошим вампиром».

— Ба! — сказал Гриппен. — Я не сомневаюсь, что он бы уже встал, если бы мог.

Гиацинта засмеялась…

— Забавляетесь, детвора?

Гриппен резко обернулся чуть ли не раньше, чем прозвучали эти слова. Женщины сделали это с небольшим запозданием. Казалось, что лица их дрогнули, но это качнулось и затрепетало пламя свечи, тронутое легким сквозняком. Секундой позже из темноты шагнул Исидро — изящный, слегка утомленный, и Эшер обратил внимание, что вампир на этот раз не торопится подойди к остальным вплотную.

— Вынужден предположить, что ты подкрадываешься по сточным трубам, как твои родственники — испанские крысы, — прорычал Гриппен.

— Коль скоро французское правительство проложило эти трубы, грешно было бы не воспользоваться ими. Ты знал когда-либо Туллоча Шотландца? Или Иоганна Магнуса?

— Шотландец давно мертв, и, я смотрю, этот проклятый писака научил тебя задавать иезуитские вопросы! Мертвые не имеют дел с живыми, испанец. Их заботы перестали быть нашими с того момента, как мы прекратили дышать и проснулись со вкусом крови во рту и голодом в сердце!

— Однако живые могут то, чего не могут мертвые.

— Это верно! Умирать и быть добычей! И если твой драгоценный доктор еще раз сунется в Лондон, то это первое, что он сможет!

— Или ты собираешься держать его здесь вечно? — насмешливо спросила Элиза. — Ты его нежно любишь, Симон? Никогда бы в тебе этого не заподозрила.

Хлоя серебристо рассмеялась.

— Мертвый может умереть еще раз, — негромко сказал дон Симон. — Лотта рассказала бы тебе об этом, если бы смогла. И Кальвар, и Недди…

— Лотта была неумна, а Кальвар и вовсе дурак, — отрезал Гриппен. — Кальвар был хвастун и разбалтывал встречным и поперечным, кто он и что он. Да какой смертный в здравом уме захочет нас защищать, узнав, кто мы такие? Я всегда думал, что у испанцев дерьмо вместо мозгов, а теперь убедился полностью.

— Из чего бы ни состояли мои мозги, — сказал дон Симон, — но Лотта, Недди, Кальвар и Дэнни — убиты, и мы не можем выследить того, кто их убил. Только другой вампир мог подкрасться к ним незаметно, причем вампир очень древний, очень искусный, способный оставаться невидимым даже для нас. Более древний, чем ты или я…

— Это небылица!

— Нет никаких древних вампиров, — добавила Элиза. — Ты впадаешь в…

— Она быстро взглянула на Гриппена, сообразив, что они с доном Симоном ровесники и что слова «впадаешь в детство» могут быть обидны и для того, и для другого.

— Он охотится днем, Лайонел, — сказал дон Симон. — Когда-нибудь ты проснешься, разбуженный солнечным светом.

— А тебя когда-нибудь разбудит осиновым колом твой профессор! — зло парировал Гриппен. — Мы имеем дело лишь друг с другом. Ты объясни это своему болтуну. А когда он вернется в Лондон, получше за ним приглядывай.

И, грубо схватив Хлою за запястье, он потащил ее за собой из подвала. Их причудливые чудовищные тени скользнули, трепеща, по стене.

— Ты глупец, Симон, — мягко произнесла Элиза и, двинувшись вслед за ними, пропала из виду.

Гиацинта задержалась, лениво окинув испанца взглядом темно-карих глаз.

— Ты нашел его? — спросила она в своей приторно-тягучей манере. — Того, что охотится на кладбище, Самого Древнего Вампира? — Она скользнула к Исидро и взялась пальчиками за отвороты короткого воротника, словно намереваясь соблазнить испанца.

— Когда я оттаскивал тебя, Гриппена и других от Джеймса, — тихо ответил дон Симон, — ты видела, кто его оттуда унес?

Гиацинта отступила, и вид у ней был растерянный. «Как у человека, — подумал Эшер, — впервые познакомившегося с неуловимостью вампиров…»