Было ясно, что на следующей неделе нам на кафедре будет о чем послушать.

Как только гонки закончились, Эрик принялся раздавать листовки, в особенности велосипедистам, слезшим со своих машин. Они были настолько усталыми, что у них просто не хватало сил отказаться. Натаниэль оккупировал противоположную сторону дороги. Он говорил меньше, чем Эрик, но вид у него был более угрожающий, и листовки расходились лучше. Я тоже взял одну. Текст начинался с жирно набранного заголовка: «В ОКСФОРДЕ НЕТ ЧЕСТНОГО СУДА». Я от души понадеялся, что ни один из копов, патрулировавших гонку, не подъедет к нам слишком близко. Они бы снова взяли его за нарушение — не важно чего.

Макс остался в одиночестве, на минуту оторвавшись от Холли. Он долго тяжелым взглядом рассматривал велосипедиста, похитившего победу у него из-под носа. Макс до крови закусил губу и теперь слизывал кровь кончиком языка. Наконец он сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух, очевидно вместе со злостью. Потом, надо отдать ему должное, Макс подъехал к Фреду Пигготу и представился. Позже я узнал от Макса, что Фред выступал за команду Миссисипи, которую спонсировала какая-то газовая компания в Джэксоне. Фред отличался хрупким телосложением, но таких накачанных и рельефных мышц бедер и голеней я еще не видел ни у кого. С того дня Макс начал время от времени тренироваться вместе с Фредом. Я часто видел, как они вместе выходили из лаборатории физической акустики. Не имею ни малейшего представления, что именно они обсуждали, проезжая вместе двадцать-тридцать миль. Я бы начал ревновать, если бы не понимал, что у них едва ли хватало дыхания на разговоры.

Еще через пятнадцать минут Дуайт вручил призы — литые металлические кубки с выгравированным золотом изображением велосипедиста. Холли снова обняла Макса, но было видно, что этот жест не вызвал у него ничего, кроме раздражения. Он велел подержать ей велосипед и отправился за кубком, ковыляя к столу на шпунтованных велосипедных туфлях. Дуайт поздравил его после Фреда Пиггота и, естественно, неправильно произнес и фамилию Макса, назвав его Фанстером. Так как награды полагались только трем победителям, вся остальная армия осталась ни с чем. Макс понес кубок к тому месту, где оставил Холли.

Но Холли там не оказалось. Она разъезжала по кругу на велосипеде Макса, плохо справляясь с рулем. Ноги ее были слишком коротки, зад целиком проглотил седло; она неуклюже развернулась и, медленно крутя педали, виляя из стороны в сторону, покатила в обратном направлении. Я мог понять порыв Холли, особенно ее впечатляли гладкие движения Макса во время разминки. Но на Макса упражнения Холли не произвели должного впечатления. Она не смогла закрепить свои туфли в зажимах, и они болтались, задевая землю при каждом обороте педалей. Макс не мог бежать за ней в шпунтовках, поэтому он наклонился и стал снимать шпунты.

— Ю-ху, Макс! — Холли попыталась помахать рукой, но это усилие заставило ее съехать с дороги на лужайку.

— Эй, слезь с велосипеда, он тебя не выдержит! — Макс снял одну туфлю и лихорадочно занимался другой.

Холли снова оказалась на дороге, но теперь, когда гонки закончились, на ней возобновилось движение и снова появились машины. Холли петляла по двойной сплошной линии, когда рядом показался уже знакомый всем красный БМВ. Водитель попытался проскочить мимо, но в это время Холли вынесло на проезжую часть прямо под автомобиль. Раздался жуткий металлический скрежет. Дуайт промычал нечто невнятное и бросился к месту происшествия. Фред, который так и не потрудился спешиться, просто подъехал. Макс, бросив снимать туфлю, поскакал в том же направлении на одной ноге. Я последовал за Максом.

— О боже! Я думала, что теперь могу проехать здесь без опаски. — Это была все та же худая, как палка, блондинка с тем же огорошенным взглядом.

— Не везет вам сегодня, леди, — сказал, подойдя, парень, с которым она столкнулась чуть раньше. Он едва ли не сочувственно покачал головой.

— Но полицейский сказал — я спрашивала. И он сказал…

— Не важно, что он, черт возьми, сказал. Может быть, вы для начала выйдете из машины? — К месту происшествия подошел Макс.

Блондинка была явно оскорблена, но подчинилась. Холли лежала в нескольких футах от велосипеда, глядя в небо, ее толстые руки и ноги неуклюже распластались по мостовой. Из разбитой головы текла кровь, штанина джинсов была сбоку разорвана. Свитер задрался, обнажив мягкий белый живот, который выглядел как сливки между двумя коржами пирожного. Губы были слегка приоткрыты, словно Холли хотела продемонстрировать кому-то французский поцелуй. Выставленная напоказ плоть была одновременно уязвимой и свободной и даже слегка непристойной. Но она не пыталась прикрыться; Холли была без сознания.

Второй раз за последние две недели я вызвал скорую помощь.

Холли отделалась легким сотрясением мозга и тремя швами на голове. Женщина из красного БМВ, обладательница мозга полудохлой курицы, отделалась всего лишь легким испугом — ее отпустили с миром на все четыре стороны; в самом деле, нельзя же наказывать курицу. Максу пришлось заменить в велосипеде несколько запчастей, но рама осталась цела. Этот велосипед явился больным вопросом в отношениях Макса и Холли, обвинившей его в том, что велосипед ему дороже возлюбленной, которая могла умереть. Макс действительно прямо из госпиталя поехал в магазин за деталями для велосипеда. Она говорила, что Максу не было никакого дела до того, что с ней случилось. В этом она была не права. Я стоял за спиной Макса и видел, как он выглядел, когда смотрел на лежавшую на дороге истекавшую кровью Холли с вывалившейся из одежды плотью.

Он был в восторге.

Возможно, я что-то преувеличиваю. Никто, кроме меня, этого не заметил, и, как бы то ни было, выражение восторга в глазах Макса тут же сменилось озабоченностью и сочувствием. Именно поэтому только я мог отправиться вызывать скорую помощь: Макс был занят поддержанием озабоченности, а Дуайт мог только клясть себя за то, что ему вообще пришла в голову эта несчастная идея — организовать гонки. Когда я вернулся из здания факультета журналистики, откуда звонил в скорую, на месте происшествия собралась целая толпа. Эрик и Натаниэль раздавали листовки местным обывателям. Вернувшись домой, я изложил Сьюзен всю историю в отредактированном и урезанном виде — это уже вошло у меня в обычай. Я чувствовал, что мне хочется обелить Макса, и не понимал, какой эффект это производило на Сьюзен. Это непонимание было частью проблемы, но тогда я думал, что это всего лишь недостатки моего характера. Как бы то ни было, в тот момент я тоже был занят.

Конец семестра не обещал ничего особенного, за исключением собственно конца семестра и долгожданного отдыха. Но для того, чтобы пережить последние две недели семестра, надо было преодолеть препятствие в виде потока студенческих сочинений, принять экзамены и пережить омерзительную погоду — пережить буквально и фигурально. Дождь шел без перерыва с утра до ночи — во всяком случае, мне так казалось. Для осени характерен один извращенный феномен — чем короче становятся световые дни, тем длиннее кажутся дни рабочие. На второй неделе декабря на моем горизонте маячили восемьдесят выпускных тестов и объемистое сочинение от каждого из пятнадцати выпускников с моего семинара по модернизму. Оценки я мог выводить, следовательно, всего лишь за несколько дней до того, как мне предстояло их написать.