Но через четверть минуты выкрикнул первое заклинание. От тачанки, поджигая придорожные кусты, пошла огненная волна. Лошади шарахались от нее. Но все же не понесли. Они были приучены и к дыму, и к огню, и к бою. Зато побежали лешие — но огонь был быстрей. Они вспыхнули словно хорошо просмоленные факелы.

Затем было произнесено еще одно заклинание. С обеих сторон дороги сгустились низкие, не выше колен тучи. Они стали сползаться… Ударила молния, побежала по земле, словно змея.

— Надо же, угадал… — прошептал удивленно Лехто.

Пробежав в центр дерущейся толпы, молния будто потерялась. Но вдруг ударила вверх, к небесам.

Взорвался второй ледяной, замертво упали водяные, задымились и с грохотом осыпались рыцарские доспехи.

Дальнейший бой не затянулся. Через каких-то пять минут рухнуло последнее тело — изрубленный упал мертвый солдат. Теперь он стал мертв до невозможности.

Лехто спрыгнул с тачанки и пошел к месту битвы. Костылев осторожно следовал за ним. На ногах оставалось человек двадцать из всей сотни. Некоторые из них были легко ранены. Тяжелораненые лежали все больше на земле. Очевидно, что многие пострадали от огня и молний заклинаний Лехто.

Колдун осмотрелся по сторонам. Медленно таял фрагмент тела ледяного. В нем было видно вмерзшую рыбку, кусочек водорослей.

На земле лежали дымящиеся доспехи. Через дыры в броне и вывороченное забрало выползали контуженые змеи.

Странно, но нигде не было видно тел, цвета сумерек.

Ногой Лехто тронул убитую пулеметами двугорбую жабу:

— Кстати, знаете, как эти твари охотятся? Сидят, и плюют в глаза проходящим мимо.

— Вероятно, плюются отравленной слюной?

— Да что вы… Обыкновенной слюной и плюются. Но оплеванные обижаются, опрометчиво бросаются на обидчика… И попадают в яму-ловушку, вырытую жабами…

Затем Лехто занялся сортировкой раненых:

— Этого перевязать и пусть едет в седле. Этого грузите в тачанку… Этого…

Короткий жест, заклинание резкое, как удар мизерикорды.

— Этот бы все равно бы не выжил… Вероятней всего.

К Лехто подошел Афанасий. Спросил:

— К слову… Хотел спросить… Вы тогда, на тачанке, после того, как сотворили молнию, сказали, что угадали. А что именно угадали?

— Направление… Это довольно хаотическое заклинание. Молния могла пойти в нашу сторону.

— Да ты… Ведь нас могло убить…

— У меня был амулет от молнии.

— Но у меня-то амулета не было! — возмутился Костылев.

Лехто отмахнулся. Для него это было совершенно несущественно.

-//-

Все дальше и дальше шел на восток эшелон.

Громыхал состав на стыках рельс, лязгали буфера вагонов.

В будке паровоза открывались створки топки, кочегар быстро швырял туда лопатой уголь. Из топки шел жар, он наполнял кабину, обжигал лица просто смотрящих в сторону шуровочного отверстия.

Но вот пламя снова запиралось в своем жилище, кочегар делал глоток из жестяного чайника, подвешенного на цепочке.

Машинист давал свисток — но для того, чтоб предупредить кого-то о своем присутствии, а просто так, со скуки. Смотрел вперед, глядел на манометры, но не назад не оборачивался.

Ибо был его сегодняшний груз странным и непривычным.

Уже тридцать лет водил составы машинист — многое повидал, грузы возил разные: и лес, и прокат, и свинцовые гробы с генералами, погибшими в Манчжурии.

Возил, заключенных, конечно и служивых в ту или иную сторону доводилось транспортировать.

Но таковые солдаты на его памяти были впервой.

И вроде бы все было как обычно: солдаты, одетые в привычные серые шинели. топили в теплушках печи, о чем-то разговаривали меж собой. Курили папироски, шутили, прозрачно смеялись.

Пели в вагонах песни. Эти песни пугали — будто бы и распевали мелодично, красиво, тихо, но вместе с тем с могильной тоской. И что самое жуткое — не по-русски.

И уж совсем странное дело: не матерились, не напивались до бесчувствия. Да что там — кажется, что вовсе не пили.

На станциях солдаты получал кипяток, провиант, табак. Начальник этого батальона, туго затянутый в кожу, выбирался в здание вокзала, требовал прямой провод с командованием фронта, затем разговаривал на непонятном языке. И даже если кто-то перехватывал эти переговоры, то понять все равно был не в состоянии. Ибо любой шифр можно записать, потом обмозговать. То здесь забредший на телефонную линию шпион мог различить даже не слова, а звуки. А записать, запомнить это было просто невозможно.

Бывало, в это время, на платформу выходили старушки-соладтки — поправить свои дела денежные, продать не то пирожков с зайчатиной, не то самогонки матерой, на волчьей ягоде и мухоморах настоянной.

Ждали, что какой-то солдатик бросит на перрон письмо, дабы бабушка его переслала мимо цензуры военной в отчий дом. Бабушки, наверное, и рады были бы стараться, только лишь вскрыли бы конверт, почитали бы в тесном кругу и отправили бы в почтовый ящик — авось дойдет когда-либо.

Но нет, солдаты оставались в вагонах, пирогов и самогонку не покупали, писем не бросали.

И состав летел дальше. Впереди локомотив-компаунд, коломенского завода. За ним — двадцать семь вагонов. «Пульман» с офицерами, крытые вагоны в которых ржали лошади, платформа с пушками, теплушки из труб которых подымался ароматный дымок.

Наконец, в последний раз лязгнули буфера меж вагонов, заскрипели тормоза. Состав закончил свое движение, солдаты и их командиры покидали вагоны. С платформы на высокий перрон скатывали орудия, выводили из вагонов лошадей.

Отцепив состав у пакгаузов, машинист повел паровоз в депо.

Пока на круге разворачивали паровоз в сторону противоположную, машиниста нашел начальник депо.

Сообщил прибывшему плохую весть:

— Тебе сейчас назад состав вести…

Обычно, даже почти всегда, машинисты в таких случаях возмущались. Требовали время, чтоб отдохнуть, выспаться.

Но нет, этот сначала спросил:

— С чем состав?

— Товарный… — осторожно ответил начальник.

— Без людей?..

— Ни единого человека.

— Это хорошо… Поведу, как только будете готовы.

Тогда начальник депо сообщил вторую плохую новость:

— Слышишь, там в последнем вагоне с Сысоевских мануфактур сто пудов динамита. Вроде бы рвануть не должно, да и я приказал поставить вагон подальше от локомотива. Но ты там осторожней вези. Мало ли что… А то как шандарахнет…

Вообще-то вместо «шандарахнет» было использовано иное слово, кое цензура тщательно и с удовольствием вымарывает.