— Головы, не так ли? — сказал Уильям Баннистер, размахивая передо мной моим рекомендательным письмом. — Меллор пишет, что вас интересуют головы.

— Скорее сведения, чем сами головы, — довольно нескладно ответил я. — Я... работаю над проектом, связанным с головами.

Он улыбнулся мне, соскользнул в кресле еще фута на два, сплел пальцы, выставив указательные, и водрузил сверху подбородок. Оглядываясь назад, я готов признать, что его молчание, скорее всего, выдавало человека, который приводит в порядок свои мысли (в которых, как я вскоре обнаружил, у него не было недостатка), но тогда я заподозрил, что у него провал в памяти. Этот парень шевелил только своей огромной ступней, которая балансировала на коленной чашечке, бешено раскачиваясь, как будто в ней собралась вся его энергия. Еще минуту он мерил меня взглядом, поджав губы, затем, наконец, дал себе волю.

И должен признать, оказалось, что он исключительно полон сведениями о головах: как можно оценить и измерить голову, к примеру, или как ее можно сломать и починить. Больше того, как и его старинный приятель Меллор, профессор Баннистер вскоре оказался неиссякаемым фонтаном, и стоило его языку набрать ход, как мой разум остался плестись далеко позади.

К сожалению, его монолог показался мне крайне утомительным, будучи испорчен сразу двумя недостатками. Во-первых, стиль — академичный и полностью лишенный юмора (никаких анекдотов, которые часто поддерживают мой интерес). Во-вторых, само обилие информации, ибо в черепе его, похоже, хранилось столько сведений, что хватило бы на несколько обычных голов, и вскоре мой маленький, неакадемичный чердак был заполнен до самых краев.

После двадцати минут я настолько пресытился, что начал задаваться вопросом, нет ли у него, случайно, работы, к которой ему пора возвращаться, а мое участие в разговоре свелось к редким кивкам и мычанию, чтобы показать, что я все еще не сплю. Затем в самой середине этого чрезвычайно эрудированного и совершенно занудного потока слов ухо мое внезапно уловило отдаленно знакомый термин. Оборот, который я, должно быть, встречал в одном из своих медицинских словарей.

— Трепанация? — сказал я (вставляя подобие палки в колеса профессора). — Это еще что за птица?

Сперва он был просто поставлен в тупик моим вторжением. Он напоминал человека, которого только что вырвали из гипнотического транса.

— Дыра в голове, Ваша Светлость, — сказал он. — Рукотворная дыра.

И рука его протянулась к отдаленному столу, пошарила среди бумаг секунду-другую и широким взмахом вернулась обратно, уронив мне на колени пожелтевший череп без челюсти.

— Удачно поймали, сэр, — сказал Баннистер.

Я осторожно повертел череп в руках. Я начинал понимать, почему Баннистер и Меллор такие хорошие друзья — оба они ужасно разговорчивые, и оба любят забавляться с костями.

Голова мертвеца, которая перекатывалась в моих руках, вызывала у меня странные чувства, но я не хотел ударить лицом в грязь и храбро спросил:

— И что это, вы говорите, за парень?

— Это Homo erectus amazonas[15], Ваша Светлость. Мы нашли его в Бразилии.

Я долго и внимательно смотрел на то, что от него осталось — никогда раньше не доводилось мне видеть бразильца, — и мягко скользил пальцами по тонким расщелинам, где сходились разные континенты черепа.

— Если вы соблаговолите взглянуть на макушку, — сказал мне Баннистер из глубины своего кресла, — вы обнаружите дыру около трех четвертей дюйма в поперечнике.

Действительно, она там имелась.

— Так вот, хотя мы, работники медицины, находим эти отверстия весьма удобными для переноски старых черепов, многие представители нашей профессии берутся утверждать, что подобные дыры на самом деле являются результатом первобытной хирургии...

— Но зачем бы бразильцу соглашаться, чтобы у него в голове проделали дыру?

— Что ж, Ваша Светлость, это справедливый вопрос, ибо нет никаких свидетельств того, что малый давал согласие на что-либо подобное. Однако принято считать, что такие операции выполнялись для того, чтобы выпустить Злых Духов.

Я посмотрел на высохшую старую скорлупу в моих руках. Что бы ни владело ею когда-то, оно давно уже улетучилось.

— А скажите, Уильям, — спросил я, продолжая разглядывать череп, — в наши дни людей все еще трепанируют?

— О, сколько угодно. Сколько угодно трепанируют. Я бы сказал, несколько сотен человек сейчас разгуливают с такой дыркой в голове. Хотя, конечно, не по религиозным причинам, а чтобы, например, облегчить кровотечение или позволить нам покопаться в мозгах. Но, отвечая на ваш вопрос... Да, Ваша Светлость. Мы все еще любим изредка проделывать дырку-другую.

Теперь Баннистер настолько съехал в кресле, что почти лежал на полу, вытянув ноги вперед и скрестив лодыжки. Я уже ждал следующей словесной атаки, когда без малейшего предупреждения из его тела выдвинулась рука и махнула в мою сторону, подобно гику на лодке. Мне пришлось пригнуться, чтобы она не смела меня, проносясь по комнате. Когда она, наконец, остановилась, я увидел, что палец на ее конце показывает на застекленный шкафчик с другой стороны комнаты.

— Взгляните на моего старого «Джона Вайсса»[16], — сказал Баннистер.

И я направился туда, к шкафчику, и обнаружил за стеклом узкий футляр, около десяти дюймов на пять. В его раскрытых устах рядком лежали зловеще мерцающие инструменты.

— Набор для трепанации, Ваша Светлость, — сказал Баннистер, встав со мной рядом. — Немного устарели, но сделаны превосходно, не правда ли?

Так оно и было. Словно ужасные драгоценности; каждый предмет уютно расположился в своем бархатном ложе. Центральная часть напоминала небольшую столярную дрель — только не такую маленькую — с аккуратно выточенной деревянной ручкой на одном конце и блестящим металлом на другом. Целая армия апостолов выстроилась по обеим сторонам. Но крохотная кисточка и пузырек с маслом, лежащие в своих небольших ямках, меня озадачили.

— Для смазки, — пояснил Банистер.

Я был настолько очарован этой мрачной техникой, что спросил Профессора, где можно приобрести такой набор для трепанации. Но он ясно дал понять, что подобные вещи обычно не доступны для тех, кто не связан с медициной, так что я больше не возвращался к этой теме.

Баннистер пригласил меня обедать в свой клуб, что было совершенно неожиданно и, безусловно, очень мило. В последнее время я не мог похвастаться особенным аппетитом, поскольку пища в отеле была несколько необычной, но, когда мы уселись, нам принесли еду и Баннистер разразился очередным невразумительным монологом (на этот раз что-то связанное с углеродом), мне ничего не оставалось, кроме как набивать живот. Нам подали густую похлебку, запеченную форель, острый сливовый пудинг и бутылку сладкого красного вина. Пока я сонно возил ложкой сливовые косточки по дну своей тарелки, за столом справа от меня вдруг началась какая-то суматоха.