бы тем же черпаком — всей жизни не хватило бы, поэтому Гуф, в лучших традициях харадрим, зачерпывал кашу горстью и преспокойно отправлял в рот. Вряд ли для такого гиганта нашлась бы подходящая тарелка… да, кстати, о тарелках… поискав взглядом, девушка обнаружила на низком столике три неровных колонны, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся составленными в столбик чистыми плошками. Разжившись одной из них, Шара подошла к чавкающему троллю, и довольно бесцеремонно зачерпнула из присвоенного им котелка часть ужина. Искать в темной кухне палочки совершенно не хотелось, и лучница порадовалась тому обстоятельству, что за голенищем сапога оказались ее собственные, личные палочки из нурненской ивы. Усаживаясь на свернутый плащ, она принялась за еду, мельком прикинув, что за исключением пары сухарей на привале по дороге сюда, в последний раз ей доводилось есть… у-у! Ночей пять назад, это точно… Просто удивительно, что чувство голода проснулось только сейчас, скорее всего, на обратном пути от Бурзугая она все-таки жевала что-то, просто сейчас не вспомнить. Ну ничего, сейчас не грех упущенное наверстать: палочки в девичьих пальцах замелькали со скоростью стрекозиных крылышек. Покончив с ужином, она поспешила наверх, чувствуя, насколько веселее жить на свете на сытый желудок.

Первым делом следовало зайти к кастеляну за спальными принадлежностями. Получив-таки после долгого стука в закрытое по дневному времени оконце серую скатку из тюфяка и вложенного внутрь одеяла, а также пару задушевных слов в адрес «всяких уродов», которые, «мать их овца, хоть бы до рассвета подождали, обнаглели вконец…», Шара отправилась искать Шаграта. Это оказалось крайне нелегко, поскольку в Кирит-Унголе лучница оказалась впервые и план внутренних помещений представляла себе весьма и весьма условно. Спросить же, как назло, было не у кого: то ли внутренних караульных постов в Паучьем Жале не водилось, то ли девушка, сама того не желая, ухитрялась постоянно обходить их все левыми коридорами. Со стороны это, должно быть, выглядело довольно забавным: встрепанная девица в сдвинутой на лоб нарт-харуме и пыльном лархане тащится по узким пустынным коридорам с тяжелой скаткой подмышкой и анхуром за спиной. На исходе получаса бессмысленных блужданий она окончательно выдохлась, и наплевав на все, угрюмо спустилась обратно в кухню (Гуфа к тому времени уже и след давно простыл), столь же угрюмо раскатала на полу возле очага выданный тюфяк, и, демонстративно выставив посередине комнаты анхур, колчан и сапоги, немедленно рухнула спать. В знак протеста.

Проспать толком не удалось. Местный кашевар, с первой ночной звездой переступивший порог своего царства котлов, половников и сковородок, был крайне недоволен фактом столь беззастенчивого нарушения территории. Как большинство посвященных в тайны приготовления пищи, он даже к помощникам из числа рядовых относился неприязненно, ибо любое неосторожно движение нарушает гармонию строгого порядка, установленного им самим в этом замкнутом мирке. И тут — о, ужас! На его кухне, возле самого очага, нагло раскидав вещи, дрыхнет какая-то дрянь, а на самом видном месте, в центре кухни стоят грязные сапоги… За такое нахальство обычного пинка под ребра было явно недостаточно, и хаш-кхан с мстительной ухмылкой боком выскочил за дверь и побежал жаловаться господину коменданту, бормоча по пути разнообразные ругательства. На производимый им шум в коридоры выполз разбуженный народ: стоило признать — просыпались обитатели заставы быстро, и явно что — готовые ко всему. Когда через четверть часа кашевар вернулся в кухню, победоносно ведя за собой коменданта, перед дверями помещения в толпе «особо бдительных» уже плюнуть было некуда. Молча раздвинув наблюдателей широкими плечами, дзаннарт-кхан Шаграт невозмутимо протиснулся внутрь тесного кольца и… замер как вкопанный. Изуродованная бровь поползла вверх в веселом недоумении. Оскорбленный в лучших чувствах хаш-кхан зажмурился, злорадно предвкушая короткий и пронзительный свист хлыста, однако, к его удивлению, никакого наказания не последовало. Вместо этого господин комендант изволил много и громко смеяться, после чего тихими шагами приблизился к источнику всеобщего переполоха, и, присев в изголовье на корточки, осторожно отвернул краешек одеяла.

— Ба! Духи-тугоухи, ну надо же… я ее, значит, по всей заставе чуть ли не с собаками ищу, а она вон где умялась!

Бедный повар вытаращил глаза, по толпе змейками пробежали удивленные шепотки: «она»? — ведь никогда еще прежде нога ирк-мани не переступала тайных порогов Паучьего Жала. Однако, когда после непродолжительного тряски за плечо, из-под казенного одеяла миру была явлена страховидная девичья физиономия в ореоле растрепанных косичек, даже самые упрямые признали: действительно, уж никак не парень. Девица резко села, потирая заплывшие глаза кулаками, а Шаграт широко ухмыльнулся:

— Это наш новый стрелок, Шара — представил он. — Будет вместо Таглука покойного. Под твое, Лугдуш, начало пойдет…

И, заметив, что сутулый орк с кислым выражением на одутловатом лице критически поджал губы, прикрикнул:

— Эй, ты мне рожу-то не криви, я ее, между прочим, у «щербатых» еле выцарапал, если что! Отдавать не хотели! Правда? — он обернулся к Шаре.

Отчаянно зевая, девушка кивнула. Это, конечно, как посмотреть, но тоже прав, по сути, не придерешься: действительно ведь отпускать не хотели! На мгновение взгляды дядьки и племянницы встретились, и девушка заметила, что грозный дзаннарт-кхан Шаграт еле уловимо подмигнул ей. От этого сразу же стало тепло и спокойно, как бывало только дома, у очага: хоть одна родная душа за последние два года учебок, сборов, палаток и занудной муштры.

— Вставай давай, хватит валяться уже! — Шаграт отвесил ей несильный подзатыльник, — а то всех без завтрака оставишь! Все, Лугдуш, забирай ее, твоя будет… А вы чего встали?! — рыкнул он на столпившихся подчиненных. — Кто-то котлов давно не драил, похоже… Все вон отсюда!

Невероятно, но упоминание о котлах подействовало не хуже лавины — смело всех. А суровый отец-комендант, обаятельно оскалился в сторону недовольного повара, великодушно добавил:

— Нет-нет, хаш-кхан! Вы можете остаться.

Сразу после непродолжительного, и, надо сказать, порядком подгоревшего завтрака, Лугдуш сделал девушке знак следовать за ним. Шагая за маячившей впереди сутулой спиной в вылинявшей рубахе неопределенного цвета, Шара поднялась на один из верхних ярусов сторожевой башни, откуда имелся выход на крепостную стену. Строго говоря, стены в привычном понимании этого слова, как в том же, к примеру, Моргуле, у дальней заставы не было и быть не могло. Просто участок седловины меж двух каменных клыков возвышался над основным склоном на три с половиной локтя. Этот подъем, представлявший собой навал обколотых обломков базальта, с двух сторон примыкал к башне, образуя широкий карниз над Бронзовыми воротами. Таким образом, сам перевал Кирит-Унгол слыл неприступным: стена была идеальным местом для лучников, которых у запасливого Шаграта, несмотря