«Ерофеич» и немцы. Цирюльник Ерофеич долгое время жил в Китае, где изучал свойства целебных растений. Вернувшись в Россию, создал своеобразную лечебную настойку, которой излечил графа Алексея Орлова. С тех пор горькие и крепкие настойки (около 70°) стали зваться «ерофеичи». Это был наш ответ немцам, имевшим в своем арсенале оригинальную «Жизненную воду императора Фридриха III», настоянную на спирте с добавлением корицы, имбиря, мускатного ореха и его шелухи, мальвазии, цитварного корня, корня калгана, шалфея, цветов лаванды, мелиссы, корня фиалки, листьев белых роз. Сюда же добавляли сахар, изюм, винные ягоды, камфару, розовую, цикорную и бузиновую воду. В праздник Святого Иоанна настойку выставляли на солнце, а через 20 дней фильтровали и перегоняли.

Отчаянные пьяницы-солдаты. «Дневник Корнея Чуковского, 1901–1929 гг.» (автор «Мойдодыра» и «Мухи-Цокотухи», кто знает. – Прим. А.Н.) Запись от 18 января 1924 года: «…Лахта. Экскурсионная станция. Надо мной полка, на ней банки: «Гадюка обыкновенная», «Lacerta vivipara» («ящерица живородящая») и пр. Я только что закончил целую кучу работ: 1) статью об Алексее Толстом, 2) перевод романа Честертона «Manalive», 3) редактуру Джека Лондона «Лунная Долина», 4) редактуру первой книжки «Современника» и пр. Здесь мне было хорошо, уединенно. Учреждение патетически ненужное: мальчишки и девчонки, которые приезжают с экскурсиями, музеем не интересуются, но дуются ночью в карты; солдаты похищают банки с лягушками и пьют налитый в банки спирт с формалином…».

Магазины водочные советские. В советских магазинах продавца и покупателя отделял прилавок. Прилавок был вместительный, со счетами и оловянным блюдцем для денег. Прилавок был обит алюминиевым листом для крепости, чтобы его не снесла толпа. Водку выставляли рядами на полки за спиной продавца. Если собиралась очередь и начинала ворчать на медлительность продавщицы (почему-то мужчин-продавцов алкоголя почти не было), та традиционно огрызалась: «Вас много, а я одна».

Во времена «сухого закона» продавщица стала культовой фигурой. Она могла одарить водкой без очереди, могла назначить тебе время до открытия или после закрытия, «отложить». С ней стало небезопасно спорить.

«Авоська». Водку из магазина несли в «авоське». Это такая сетка с плетеной ручкой. Очень демократичный предмет советского времени. Поэт Дмитрий Мизгулин посвятил авоське такие строки:

«Примета минувшего быта!

Мы стали тебя забывать.

Все было легко и открыто,

И нечего было скрывать…».

Еще в авоське носили картошку, в ней было удобно таскать пустые бутылки, помещалось до 15 штук. Глядя на авоську бредущего из магазина, люди узнавали, что там дают – курицу ли, колбасу или рыбу. Или ничего. Так же и с алкоголем. Позже авоську переименовали в «нихераську», так как носить, собственно, стало нечего, из магазинов «вымели» все продукты.

Кстати, мало кто знает, что СССР мог усидеть сразу на двух стульях – и водку не запрещать, и не дать народу спиться. Об этом – в следующей главе.

За годы «сухого закоан» закрыли сотни винных заводов, уничтожили треть виноградников СССР. Повесился директор «Магарыча», крымского института вина, не выдержал надругательства над делом всей жизни. Крым громили с каким-то странным изощрением. Нависла угроза и над его жемчужиной – виноградниками Коктебеля, что располагались на склоне потухшего вулкана Кара-Даг. Но – не случилось. Пришла команда превратить эту местность в заповедную зону. Никто не знал и не понимал причин такого решения. Осветил ситуацию Александр Яковлев, советник Горбачева, написавший мемуары. Оказывается, виноделы Франции, Италии, Испании не раз обращались к Горбачеву с призывами не уничтожать крымские виноградники, слали письма протеста, телеграммы, писали статьи. Но маховик «сухого закона» остановить было невозможно, до уничтожения виноградников оставалось меньше недели, и только чудо могло спасти Крым. И чудо случилось. На решение Горбачева повлиял писатель Жорж Сименон, создатель образа комиссара Мегрэ. Будучи любителем двух напитков – фламандского кальвадоса и коктебельского коньяка, «напитка со склонов вулкана», как называл его писатель, он обратился к Горбачеву с просьбой спасти виноградники Крыма: «…Мы знаем Вас как умного и взвешенного лидера, и оттого вдвойне непонятно Ваше желание уничтожить величайший, божественный дар человечеству – удивительные виноградники Коктебеля – в мире нет подобного места, где плодоносит лоза на склонах вулкана… Лоза – источник жизни, и в стремлении убить ее заключены варварство и жестокость – даже немцы, придя во Францию во Вторую мировую войну, оставили наши виноградники нетронутыми. Как же можно уничтожать собственное богатство, как можно уничтожать самих себя?».

Письмо Горбачев получил перед сном, а ночью ему снилось, как люди в черной форме СС сжигают виноградники. Наутро у него был нервный срыв. Срывающимся голосом он надиктовал телеграмму не трогать виноградники. Странно, но вскоре пришел конец и всей антиалкогольной компании. Сименон виноват? Или комиссар Мегрэ, один из любимых литературных героев Горбачева?.. У комиссара, между прочим, «всегда была в запасе бутылка коньяка и рюмки». Не из Коктебеля ли?

Виноградники спасли. Но много – угробили на корню.

До «сухого закона» в СССР выпускалась водка «Богатство Сибири». Нет, нет, не в честь Егора Кузьмича Лигачева. Писатель-эмигрант Петр Вайль, посетив Сибирь, осознал значение водки в деле освоения этого края: «…Под юрок, строганину и подвяленный над огнем позем из муксуна идет русская водка – неотъемлемая часть жизненного комплекта. Цивилизаторская миссия России без этой части была бы невозможна. На Кавказе водка натолкнулась на местное вино, но Средняя и особенно Северная Азия были покорены безусловно. По сути, бутылка оказалась единственной точкой схода ни в чем не схожих укладов. Либералов конца XIX века как-то особенно огорчало, что аборигенов спаивали дрянью. Газета «Сибирский листок» рассказывала в 1893 году, как для угощения водка «припасается самого лучшего достоинства в том прямом и вполне верном расчете, что дикие гости по своей первобытной наивности склонны будут думать, что и продаваемая им водка будет такого же высокого качества». Жаль, конечно, остяков и вогулов, но себя жальче: «Солнцедара» не вынес бы никакой самоед. И ничего, вот даже грамоте не разучились. А. Дунин-Горкавич в книге «Тобольский Север» сообщает: «За маленького оленя дают две-три бутылки, за среднего – пять, а за большого – восемь бутылок…» Сибирские народы научились пить по-русски – что немало, не всем дано…» (77. Вайль. Карта Родины. М.: КоЛибри 2007. – Прим. А.Н.)

А вот тут я говорю: «Петр Вайль, ты не прав!» Сибирские народы и нельзя учить пить «по-русски», для них – это смерть. Дай чукче стакан водки – выпьет, не морщась, попросит еще. А потом – еще. И еще. А через год-два просто сгорит человек от алкоголизма, и никто его не спасет, потому как малые северные народы и водка – вещи несовместные. Нет у него в организме ферментов, которые способны переработать этиловый спирт. Северные люди пьют водку, как воду, не умея остановиться. Смертность из-за водки тут огромная. Веками малые народы формировали свой рацион питания, ели ту пищу, которую давала им дикая природа – мясо рыбы, оленину. Пришла европейская цивилизация с макаронами, консервами, картошкой, хлебом, всем тем, чего тут не знали никогда и что по большому счету местным желудками во вред. А новый «закусочный стол» потребовал водку. Для лучшего переваривания пищи. До водки местные жители дурманили мозг перетертыми поганками. Занятие не было массовым. Зато водка сплотила всех, создав у людей практически неразрешимую проблему алкогольной зависимости. Диагноз был печальный: водка, этиловый спирт для аборигенов Севера – смерть. Но дорога к повальной трезвости долгая и тернистая. Как быть? И случилось чудо. Именно для малых народов Севера умные люди в Москве придумали безопасную водку. Ни вкусом, ни запахом она не отличалась от настоящей. Единственное отличие – она не несла гибель людям. Это была революция в мире крепкого алкоголя. Но проекту, увы, помешали трезвые реформы Горбачев-Лигачева.