они не теряют своей действенности. Некая вдова, находившаяся в греховной связи со своим родственником, трижды убивала детей, рожденных от этого прелюбодейства; в отчаянии она пыталась наложить на себя руки, но осталась жива. И тут воззвала она к Божьей Матери, «милосердие коей и Сына Ее превосходит грехи всего мира», и Мария обещала ей спасение в случае полного раскаянья (Klapper 1914, N 106).

Рыцарю, очень привязанному к мирским радостям, было видение: он предстал пред судом Господа, и бог намеревался уже отдать его бесам, но спросил, нет ли такого святого, которому этот человек при жизни выказал почтение. Дева Мария вспомнила, что однажды он в ее честь поставил свечу. Судия сказал: пусть защищается этой свечою как может, и, когда бесы подступили к рыцарю, он стал жечь их свечой и энергично оборонялся от них. Пробудившись от этого кошмара, рыцарь круто изменил образ жизни (Klapper 1914, N 64).

А вот рассказ о «Фаусте средневековья» — священнике Феофиле. Он был избран епископом, но из-за интриг противников потерял должность. Учиненная несправедливость настолько его удручила, что он обратился за содействием к дьяволу. Тот побудил его отречься от Сына Божьего и Матери Его, подписать акт отречения и скрепить его печатью (по другой версии этого «примера», он удостоверил договор собственной кровью). Это письмо бес доставил в ад самому Люциферу. Вступив на службу к дьяволу, получил он назад свой сан. Назавтра он, однако, опомнился, принес покаяние, примирился с Богоматерью и, с ее помощью, с Христом. Пречистая Дева явилась ему во сне и возложила на его грудь грамоту отречения. После публичного покаяния Феофил на третий день скончался (LE, 47; Klapper 1914, N 107). Даже предателю, изменнику — по средневековым представлениям, тягчайшему нарушителю правопорядка и морали, повторившему Иудин грех, — даруется прощение! В эпоху, когда оформилась легенда о Фаусте, ему уже едва ли удалось бы заслужить помилования, даже если б он раскаялся.

Рассказы о милосердии Девы (повторяю, весьма многочисленные и встречающиеся практически в любом сборнике «примеров»), — несомненно, симптом укрепившегося культа Богоматери и интериоризации религии, опиравшейся вместе и на страх пред Страшным судом и на надежду на снисхождение. Мы видели, что и сам Христос в проповеди не лишен любви и милосердия. Он — прежде всего источник и хранитель справедливости, но эта его iustitia не вовсе лишена тепла и мягкости. Английскому монаху-цистерцианцу было ниспослано видение: покойный приор монастыря в Суффольке был призван на суд пред святыми Бенедиктом и Бернаром, которые обвинили его во многих грехах и назначили наказание. Первый удар, нанесенный святыми покровителями ордена, казалось, сокрушил его плоть; второй сломал ему все кости; они намеревались нанести и третий удар, когда раздался глас божьего милосердия, призвавший их к пощаде, а иначе отправился бы он после третьего удара в ад (SL, 482). Монах, отвергнувший крещенье, для того чтобы взять замуж дочь языческого жреца, видел, как из его собственного рта вылетел голубь, — то была его душа. Тем не менее Господь от него не отрекся, и монах воскликнул: «Коль Бог мне помогает, когда я Его отверг, то как же я отступлюсь от Него?» После покаяния и трехнедельного поста душа к нему возвратилась (Hervieux, 292f.). Разбойник, искренне и глубоко раскаявшийся перед смертью, был помилован Господом: «Ты назвал Меня милосердным, и я тебя милосердно принимаю» (Klapper 1914, N 99).

И все же в качестве средоточия доброты и всепрощенья в «примерах» выступает Богоматерь. Она — главная заступница пред Судией, умоляющая его сменить гнев на милость. Она оказывает прямое, буквальное давление на чаши весов, на которых взвешиваются добрые и злые дела грешников, и, собственно, только благодаря ее вмешательству погрязший во зле и грехе мир еще продолжает существовать. В драме всемирной истории спасения, как она мыслится проповедниками, Марии принадлежит поистине ключевая роль.

Глава 7

Душа и тело

Как мы видели, страх перед загробным судом владел сознанием верующих и последовательно культивировался проповедниками. Можно ли как-то проанализировать этот страх, вычленить в нем некоторые компоненты и факторы? Разумеется, самое намеренье несколько сомнительно, ибо страхи и, в частности, коллективные фобии — явление, относящееся по преимуществу к сфере иррационального, а потому едва ли поддающееся последовательному анализу. Тем не менее главные составляющие страха средневекового человека перед «последними вещами» более или менее ясны. Он не столько боится физического конца — во всяком случае, не об этом страхе идет речь в «примерах», — сколько им владеет страх божьего проклятья. Христос выступает в проповеди в двух ипостасях — сурового Судии, руководствующегося исключительно сознанием высшей справедливости, и любящего Отца, который принес себя в крестную жертву ради спасения душ своих заблуждающихся грешных чад и неустанно о них печется. Фигура Бога-Отца в изучаемых нами памятниках отсутствует, и отцовские функции всецело присвоены Спасителем.

Зримый облик Христа, в каком он предстает в видениях, — это прежде всего Распятый, который нередко оживает для того, чтобы обратиться к верующему со словами предостережения, а то и с угрозами и даже прибегнуть к физическому насилию. Далее, это Младенец, сидящий на руках Матери, преимущественно в сценах, в которых статуя Мадонны с маленьким Сыном оживает и включается в ход действия. В виде Младенца, обнаруживающегося в хлебе евхаристии телесно, Он чаще всего рисуется в «примерах» о злодеяниях иудеев, которые всеми средствами стараются завладеть гостией и причинить ей физические страдания: они режут ее ножом или колют иглой, и тогда из освященной облатки слышен детский плач, она источает кровь, а нередко в ней показывается «маленький Бог христиан», как иудеи называют Христа. Они якобы используют кровь христиан в ритуальных и медицинских целях. Издевательства над хлебом евхаристии служили главным оправданием еврейских погромов (см. ниже).

Рудольф Шлеттштадтский, который детально описал подобные погромы, прокатившиеся в западных областях Германии в конце 90-х годов XIII века, образованный приор доминиканского монастыря, разделяет отношение простонародья к гостии как к телу Христа в буквальном, физически ощутимом смысле. Попутно он сообщает, как стало кровоточить поврежденное камнем распятие, породив ужас участников погрома. Грани между символическим и спиритуальным пониманием пресуществления и верой в то, что в каждой облатке и в каждом распятии телесно присутствует божество, эти грани стираются не только в народном восприятии, но и в изображении ученого автора.

В своей интерпретации причастия Рудольф Шлеттштадтский не отличается от других составителей сборников «примеров». В одном из них рассказано о парижском иудее, который, прикинувшись христианином, получил в день пасхи тело Христово