За годы реабилитации я изучил Евпаторию вдоль и поперёк, остальной же полуостров остался для меня загадкой. Порой отец брал такси, и мы однодневным маршрутом катались по горным и прибрежным дорогам, заезжая в Севастополь, Ялту и Феодосию, но в памяти детской почти ничего не осталось.

Во времена бурной украинской жизни, государственных, как и общественных исканий, перезагрузок, распада и неудачного переформатирования, я вообще почти не вспоминал о Крыме, даже когда полуостров вернулся в Россию. Занят был, осваивая Грецию, Испанию и Италию. Хотя пара моих приятелей именно тогда выгодно купили на полуострове земельные участки.

Так что в зрелом возрасте я увидел полуостров Крым уже с борта возвращающей меня на родину белоснежной «Харизмы»: Балаклаву, куда мы так и не попали, опустевший Форос и бандитский Симеиз… Прямо скажу, не впечатлил. Кто же знал, что вся движуха происходит именно в Севастополе и Балаклаве, а именно в тот момент, когда я из помещения курортного магазинчика кидал гранату под ноги бандюкам, сводные отряды крымчан начали заниматься зачисткой посёлков?

Честно говоря, я бы, попади год назад к нормальным людям, остался бы здесь. А сейчас не могу, я уже присягнул одной общине, в которой меня ждут, и где мне верят. Да и изменить уже ставшему родным Сочи непросто… Да, там нет такого шикарного моря, как в Крыму, там реже можно увидеть разноцветные мазки из киновари, бирюзы и белил, но есть сумасшедшей красоты горы, с которыми в Средиземье не могут конкурировать никакие другие. Курортный горный кластер, как говорили до катастрофы. Причём, курортный — не значит тепличный. Дикий он стал, как и миллион лет назад. И эта дичь, в обоих смыслах, теперь спускается в долину.

Так что извини, Крым, я поеду.

Но обязуюсь возвращаться. Рядом ведь, не Греция.

Шторм всё усиливался.

Тяжелые капли дождя прихлопывали листья и траву к земл, сливаясь под ветром, наискось перетягивали двор трёхэтажного дома водяными шнурами. Со стороны моря доносился неприятный низкочастотный гул, в котором захлебывались все остальные звуки.

Зараза, а ведь когда мы сюда приехали, стоял штиль!

Но безветрие не могло длиться бесконечно, зима близко, уют закончился.

Наступил день, заполненный сыростью и низкими стылыми облаками, в серой воде бухты качались отражения пёстро раскрашенных жилых домов и прочих строений, стоящих на берегу. Набережная Балаклавы, в хорошую погоду похожая на Венецию и Питер одновременно, казалась гигантской палубой выброшенного на берег торгового судна. Я помню тот день, когда задуло отовсюду сразу! Над крышами неслось грязное небо, зелёная вода в гавани с почти пустыми пирсами нервно дрожала, смятая шквальными ударами, небеса цвета селёдки призваны были нагнать на наблюдателя смертную тоску. Поначалу её у меня не было, позже пришла, через неделю, устал от непогоды…

По улице за домом пробежал, сильно согнувшись, человек в непромокаемом плаще, который был расстегнут и держался на одной пуговице, отчего его владелец выглядел привидением. В эти штормовые утренние сумерки видно очень плохо, поэтому изредка появляющиеся люди казались мне призраками.

Нет, не хочу на улицу. А ведь скоро ехать!

Я стоял под навесом балкона съёмной квартиры, глотая терпкий воздух, и лишь через несколько минут созерцания и осязания стихии понял, что это не просто дождь, а коктейль из морской воды, которую поднимал шквал, швыряя её пригоршнями на промокшие до кирпичика дома и облетевшие сады.

И всё-таки жаль, что у меня не флигёлёк с мансардой и вязами, а квартирка в общем доме, пусть и невеликом. Так было бы романтичней.

Шум от ветра стоял такой, что звука двигателя, когда небольшой чёрный джип медленно вкатился во двор, я не услышал. Ага, это трёхдверный «Паджеро» Брашпиля! Новости? Высмотрев удобное место, водитель начал сдавать задом, из вежливости не желая перегораживать узкий проход, вдруг ещё одно привидение захочет выскочить на улицу.

Бегом спустившись вниз, я не дал ему выйти из кабины, шлёпнувшись на сиденье рядом.

— Привет!

— Здорово, Гош! Как настроение?

— Бодрюсь, нервно жду.

— Мандражируешь? Зря, мандраж сильно сказывается на точности стрельбы.

— Ну тебя с твоими бойцовскими шуточками… А Дмитрий где? — я не привык видеть их по отдельности, они почти всегда вместе.

— Дома, с женой и детьми. Пока. У него четверо пиявок.

— Целых четверо? — удивился я. — Ничего себе! С такой работой…

Мне доводилось быть у Фиделя дома, днём. Детей я не видел, хотя по игрушкам понял, что они есть.

— А что работа? — сразу начал возражать маленький профессиональный убийца. — Не лучше и не хуже многих других. У меня свояк работал на северном руднике, в твоих краях, так там только так можно сотки сложить, сам не знаешь, где выхватишь. Глубина.

— Знаю, — кивнул я головой, протягивая руку и подбирая громкость магнитолы, с Брашпилем всегда можно качественно поболтать, он это дело любит. — Горное давление называется. Непредсказуемая штука.

— Во-во. Как приедет в отпуск с выводком, так и рассказывает всякие ужасы про смертельные несчастные случаи, жену мою пугает.

— И всё равно, на вашей работе, да с детьми… Кстати, а чего я их не увидел, когда у Димки дома был?

Он быстро и внимательно глянул на меня, словно проверяя, не провоцирую ли, и, повернувшись к форточке, бросил через плечо:

— Мы же не дикари, у нас два детских сада работают.

Уел, просто налету сбил! Про детские сады не слышал, а вот кафешки у них точно есть, по крайней мере, одно, я в нём обедал. В кафе на набережной всегда полно народу, бойко работают блестящие кофемашины, сквозь музыку дрожат холодильники, на улице дымят длинные мангалы, светится большой телеэкран.

Хорошо, что в этот момент спецназовец смотрел в другую сторону, потому что я похвастаться подобными достижениями своей общины не мог. В нашем районе многие небольшие общины до сих пор живут почти исключительно родоплеменными отношениями, какие уж тут детсады. Эх, пахать, не перепахать…

— Касательно рядовых бойцов, пожалуй, да, им лучше быть бездетным. А вот командир должен быть семейным.

— Почему? — глянув на наручные часы, я решил поддержать разговор, всё равно делать пока нечего, время есть. Пожитки с вечера собраны. Успею и одеться, и за Данилой с Константином заехать.

— Человек, не сумевший создать первичную ячейку общества, не способен разумно командовать личным составом, для меня это очевидно, Егор. Таких командиров не туда несёт, они жалости не ведают, сочувствия. Не показного, когда аж на сопли пробивает, а настоящего, постоянного, на всю жизнь, не на камеру или в зеркало с тёплым стаканом в руке. Чтобы каждый час сердце щемило за личный состав. Нам и так первыми умирать, но по-глупому нельзя, только в правильном деле, да правильным ходом.