Почему-то — несмотря на все различия — она увидела его слабое сходство с тем человеком, о ком она не хотела вспоминать. Одна ее подруга говорила, что нет ничего скучнее таких мужчин. Правда, эту подругу уже несколько раз бросали в самых тяжелых жизненных ситуациях и один раз чуть не убили.

Не очень уместные мысли для женщины в тесной скорлупке в сотнях километрах над Землей…

Эшли подключилась к камере внешнего обзора. Энергии на нее требовались сущие крохи, поэтому они ее не отключили. Ни одну из трех целых после взрыва.

Земля плыла внизу, далекая и близкая одновременно. Она подумала на мгновение, как же это похоже на взгляд из пилотской кабины "Титана". Хотя они были на такой высоте, куда даже экспериментальные вакуумные дирижабли не могли забираться.

Когда они с Максом работали в «Люфтганзе», им казалось, что вся жизнь впереди. Могла ли она подумать, что жизнь будет такая, как сейчас?

Их почти никогда не ставили на один рейс. Видимо психологи компании, отслеживая все возможные отношения между сотрудниками, считали, что это нежелательно. Но несколько раз, когда были замены кого-то из их напарников — по болезни, травме или личным обстоятельствам — им все же приходилось отправляться в небо вместе. И тогда это было непростое испытание — на протяжении всего полета нельзя было не то что притронуться друг к другу — слова лишнего сказать. Даже слишком выразительный жест или взгляд был нежелателен и мог сказаться на их карьере. Каждый кубический сантиметр внутреннего пространства гондолы — не говоря уже о пилотской кабине — контролировался, и все записывалось и анализировалось службами безопасности и управления персоналом корпорации «Люфтганза».

Зато после прибытия, получив два дня выходных, они наверстывали то, что упустили — в гостиницах Нью-Йорка, Мадрида или Берлина. Эшли никогда не считала себя «горячей» в том смысле, в каком это нравится мужчинам. Наверно, дело в знаках зодиака и годе рождения по китайскому календарю. А может, в консервативном воспитании. А может, в генетике и физиологии. Но с Максом было совсем не так, как с Роном. Гораздо жарче и гораздо более взаимно. А не так, когда думаешь во время «этого»: черт возьми, скорей бы уже все закончилось, чтоб пойти выпить чашечку кофе. И спать.

Воспоминания… от которых стало сначала теплее, а потом холоднее… и больно, как от фантомной боли в отрезанной руке.

Макс. Максим. У него была немецкая фамилия Рихтер, хотя он был совсем не по-немецки темноволос, а широкие скулы напоминали о славянском типе лица. Его бабушка родилась в Казахстане. Что для Эшли звучало как название магической тюрьмы из книжек о Гарри Поттере. С Максом они были — избитый штамп! — «красивой парой». Если не красивой, то гармоничной. Сам Макс хоть и имел слегка топором вырубленное лицо, но был высокий и широкоплечий и считался среди ее подружек очень завидным приобретением.

Если среди его предков выходцы из Казахстана — немцы-«казадойчи», как их называли — то, видимо, он был не чистокровный германец. Но кого в современном мире интересовали вопросы крови? Макс показывал ей скан бабушкиного документа, с серпом и молотом — там их фамилия была на кириллице.

Макс был добродушный, но смелый. Когда на вечеринке в Лос-Анджелесе явно искавший конфликта мексиканец назвал его Боратом — он обратил все в шутку. Мол, не знает, кто это такой и пиндосовские фильмы не смотрит. Но когда они уже вдвоем с ней гуляли вечером по пляжу, а из темноты материализовались три фигуры с остекленевшими глазами и на плохом английском попросили перевести им тысячу глобо «на реабилитацию больного друга» — Макс сразу заслонил ее собой. Быстро поняв, что они сближаются не для дружеской беседы, а один из них вооружен чем-то похожим на шокер. Но применить свое оружие бандит не успел, потому что потомок казахстанских немцев свалил его с одного хука, а потом сложил обоих его приятелей пополам, затратив ровно по одному удару на каждого.

Отец его был из Берлина. Мать родилась в Лейпциге. А вот бабушка (по материнской линии) говорила, что она русская, хотя была немкой и родилась в Казахстане. Это было странно и взрывало ей мозг. Почти как фраза на русском, которую Макс приводил ей как пример квантовой неопределенности: «Да нет, наверное».

Вообще-то Эшли верила в судьбу, но то, что они встретились — скорее случайность, чем провидение. На Земле было много учебных заведений, где готовили пилотов для такой техники, как дирижабль «Титан», хотя дистанционно на симуляторе их проходить было нельзя — слишком большая ответственность. Они встретились в Лондоне.

Мирное, спокойное время… Кто мог подумать, что всего через несколько лет «Титанами» будут управлять только искусственные пилоты. А всем сотрудникам пяти крупнейших трансатлантических линий придут обычной бумажной почтой красочные письма с благодарностью от компаний… а еще уведомления об увольнении и небольшие компенсационные выплаты.

Кто мог подумать, что скоро Корпус мира будет не сидеть на тренировочных базах, а то тут, то там сражаться с террористами на разных театрах военных действий — от Индонезии до Южной Америки?

А Макс мелькнет и исчезнет. Как вспышка молнии. И из Корпуса, и из ее жизни.

Где-то в этом месте она провалилась в сон. И приснился ей именно Максим. С одной стороны, это было не удивительно. Мозг генерирует сновидения из материала, который получил за время бодрствования. А если мозг ставит перед собой задачу разгрузить сознание своей владелицы, то он точно не будет использовать для снов образы сумасшедшей гонки кораблей, пожаров, взрывов. Так что все логично. Но… какое ей до него было дело?

Она увидела странную вариацию их первой встречи наедине. Уже почти романтическое свидание, а не просто встречу двух друзей. Хотя картинка и сильно отличалась от того, что хранилось в памяти — хоть в ее личной, хоть в облачной. На самом деле они ходили то ли на роллер-дром, то ли в центр киберспорта, а во сне это был чопорный Кенсингтонский сад.

Но там на самом берегу озера у статуи Питера Пэна этот балбес сказал ей те же слова, что и в реальности:

«А хочешь, я поцелую тебя туда, куда еще никто не целовал?».

Наверно ее лицо покраснело — то ли от смущения, то ли от злости. Вот уж точно намек не по адресу. Ее подруги меняли парней как перчатки, и практиковали такие вещи, которые даже не «восемнадцать плюс», а «двадцать пять плюс». А у нее была только пара эпизодов старомодной влюбленности, как в викторианских романах, которая не закончилась ничем. Ну, почти ничем. Кое-что было. Но разово. И это к середине третьего десятка лет!

Она ничего тогда не ответила, а он взял и поцеловал ее в макушку. Макс был выше сантиметров на десять, и ему это было легко.

«Неправда. Мама делала так», — сказала она, порозовев, но уже без обиды. Ей совсем не хотелось его прогонять или угрожать судом за харрасмент.

В этот момент она очнулась. Что-то на самом деле касалось ее головы. Это был плавающий в воздухе тюбик с пастой. Не зубной пастой, а итальянским национальным блюдом, переделанным в рацион для астронавтов. Тюбик был мягкий и не имел острых краев.