пьяный, но так как мои мысли никто не слышал, это было неважно. «Я — твоя вспышка в ночи…» «I am — flash in the night… Flash in the night».

День четвёртый

Первый раз за это утро я проснулся в восемь, — снял платок с клетки птичек и открыл их дверцу, дошёл до туалета, попил воды и снова лёг. Потом мой сон был прерван звонком маминого мобильного из прихожей. В качестве звонка она использовала какой-то супер-хит пятнадцатилетней давности, который набил оскомину ещё четырнадцать с половиной лет назад. Через половину песни мать наконец взяла трубку. И почему все её телефоны лежат в прихожей на табуретке рядом с моей дверью?! Я не собирался открывать глаза, надеясь, что сон ещё не ушёл окончательно. Я лёг поудобнее и почувствовал на лице горячее дыхание, открыл глаза, — Кешенька сидел в двух сантиметрах от моего носа на подушке, он спал, а может, притворялся. С кухни доносились обрывки разговора матери и бабули, — каждый день одно и то же: «У тебя какое утром было давление?.. А на другой руке?.. А на ноге?.. А! А у меня — сто двадцать на восемьдесят… А? Да, погода…» Они подарили друг другу электронные измерители давления и теперь всё свободное от просмотра телевизора время (да и во время просмотра) меряют грёбанное давление, как будто это терапевтическая процедура. Эти сраные китайские манометры каждый раз выдают разные показания! Короче, надо приподниматься с постели. Я потрогал Кешу, он недовольно заворчал. Мне претила мысль о том, что сейчас на кухне придётся повстречать мать. По поводу невозможности нашего с матерью бесконфликтного общения у меня была дополнительная теория. Мы были слишком похожи! Представьте, что вы, будучи зрелым и умным человеком, встречаете самого себя, но на тридцать лет моложе. Что касается конкретно нас с мамой, то мы оба использовали такие фразы как: «Заложено природой», «я тебе точно говорю», «сто раз повторять», «тут уж ничего не поделаешь» и так далее, а также жесты типа потрясания рук над головой, как признак негодования, закатывание глаз и стояния на одной ноге, другую уперев в икру первой. Сами по себе эти слова и жесты ничего не значили, но в контексте говорили об общем складе умов, которые, как одинаковые полюса магнитов, непременно отталкивались. Поначалу это понимание повергло меня в уныние, но по прошествии времени стало безразлично; может в глубине души я вовсе не считал себя умнее всех. Один современный писатель на страницах еженедельного журнала, который я читаю, сказал: «Нам, россиянам, просто необходима национальная идея, — без неё очень трудно заставить себя утром спустить ноги с кровати». Какого чёрта! Я встаю!

*****

Второе ноября две тысячи одиннадцатого года, среда. Температура воздуха: минус три по Цельсию, по Фаренгейту не знаю. Время: шестнадцать часов, московское.

— А ты уверен, что по прошествии такого длительного времени, эта твоя тётенька ещё нормально выглядит? Вдруг у неё истёк срок годности? А?! А!

— Я ни в чём не уверен, если всё непоправимо, то я аккуратненько соскочу с темы танцев, — папа высматривал в окне цветочный магазин.

Папик через нескольких лиц заполучил номер сотового телефона своей старой знакомой, которая работала бухгалтером одного из его магазинов, лет, эдак двадцать пять назад. Ходили слухи, что она была в него влюблена, а он не заметил, вот досада. Слухи нужно проверять, иначе душа после смерти не сможет упокоиться. Так вот, папик созвонился с ней, и теперь я вёз его на запоздалое свидание, которое было назначено у подъезда её дома в районе, который называется Соцгород, — на севере Казани. План был такой: если она ещё «ого-го!», то папик ведёт её сегодня на танцы в Кирстан, выплясывая перед ней и соря деньгами, а если «мадам, у вас истёк срок годности», то просто угощает её обедом и пропадает из её жизни, на этот раз навсегда. Мы кое-как нашли цветочный магазин и, через десять минут, остановились у её дома. Я выключил навигатор. Нашли хорошее местечко для наблюдения, — чтобы мы видели всех, а нас никто, ведь был ещё вариант на крайний случай, — просто бежать, срываться с пробуксовкой и валить куда глаза глядят, — вдруг там совсем чудовище!..

— А сколько ей сейчас лет? — я удивился сам себе, что не спросил раньше.

— Таааак… Тааак… — папа начал припоминать. — Она на год меня старше.

— Ничего себе! И она ещё жива?! — почти искренне удивился я.

— Пошёл ты!..

— Нет, серьёзно, ты ходишь по тонкому льду…

— Знаю.

— А может вон она идёт, — я кивнул в сторону толстенной бабки в сером пальто. — Прикинь, сейчас вломится к нам в машину, скинет пальто, под которым ничего нет, и заверещит: «Пашка, я же для тебя берегла свой бутон, сто пятьдесят лет как… Возьми же меня». И пока наши волосы будут быстро становится белыми, а тело перестанет подчиняться командам мозга, она овладеет тобой. Может, мы даже утратим контроль над кишечником, как говорил ХСТ.

Отец рассмеялся, я тоже.

— Ага-ага, и натянет мне свой бутон на уши! Ахах! — папа от смеха прослезился. Потом резко успокоился. — Нет, всё будет красиво, — она останется такой же молодой… Вовка подстрижётся и надёнет костюм. Потом ещё Семён с женой к нам присоединятся. Отлично повеселимся.

— Нееет, нет же. Всё будет так: она будет той бабкой в пальто, дядя Вова покрасит волосы в оранжевый цвет…

— Тихо! Вон она идёт, — папа схватил букет с заднего сиденья, выпорхнув из машины, устремился ей навстречу.

Папе повезло как в кино, — она не то что на пятьдесят, на сорок даже не выглядела, была стройная и изящная, высокая и длинноволосая, на ней было тонкое кожаное пальто, узкие джинсы и диоптрийные очки в модной оправе. «Везучий папик», — подумал я и улыбнулся. Папик тем временем обнимал и целовал эту женщину, предварительно немного наклонив её, чтобы доставать до её лица своим.

— Саша? — спросила она у меня, сев в машину и по-американски протянув руку для приветствия.

— Почти. Паша, — ответил я, осторожно потрясая её руку с множеством золотых колец.

Через полчаса я высадил папика с подружкой около Цирка — они изъявили желание гулять по центру города до самой дискотеки — а сам свернул в сторону дома.

На часах было шесть вечера, когда я упал на диван. Как символично. Я чувствовал себя измотанным и вскоре уснул.

*****

«А я ему говорю, что не служил в армии, но два года был женат, — и меня заставляли работать, унижали, иногда били!.. Ха-ха-ха! А вообще странная тут