— Набери Эн, спроси, — какое пиво она будет… и сколько, — скомандовал отец.

«Эй, Эн, мы с папиком к вам едем; ты какое пиво будешь?.. Ага… Ага… Десять минут, плюс-минус».

— Что там насчёт денег, Дима привёз вышеуказанную сумму? — я совсем забыл о цели визита Димы.

— Ага… — отец делал равнодушный вид.

— Покажи!.. — я решил не верить словам.

— Что бабла не видел? На, смотри, — отец вынул из внутреннего кармана куртки «котлету» и кинул мне на ноги.

Тысячные и пятитысячные бумажки были перехвачены несколькими канцелярскими резинками. Признаюсь — я представлял себе пачку повнушительнее.

— Круто, — констатировал я.

— Ну что, в пиццерию заедем, возьмём с собой пару пицц, — разлохматим бабульки, — велел папик.

— Давай, конечно. Там около Эн как раз открыли новую… сетевую, — обрадовался я.

Через час мы втроём — я, папик и Эн — сидели на кухни и доедали вторую пиццу, папик и Эн пили по третьей бутылке пива, прямо из горла, — «чтобы не мыть бокалы», я пил компот. Отец Эн свалил в «ночную», мать давно спала. Времени было половина первого ночи.

«I give you my hope

I give you my dreams

I'm giving you anything you need

I give you my joy

I give you my pain

I wish we could

Fall in love again

I give you my heart, I give you my heart»,

— тихо раздавалось из старого касетника, который всегда стоял на подоконнике на кухне. Эн двигала в такт музыке худыми плечиками и опрокидывала в себя пиво. Я любовался ей.

— А что, Дима сразу в Челны укатил, да? — спросила Эн, отлипнув от бутылки.

— Ага, ему на работу завтра, — с набитым ртом ответил папик.

Перед папиком на столе была огромная куча мусора, которая возникала перед ним всегда, вне зависимости от того, что он ел; это талант.

«I'll give you my whole and

I'll give you my heart

Dam dam du du di dam dam du du di deioh hohohohoho

Dam dam du du di dam dam du du di dei»,

— не унимался магнитофон. Я смотрел на своих родственников и умилялся. Любил ли я их? Да.

«Baby, baby

Why can't we just stay together?

Yeah, yeah yeah

Baby, baby

Why can't we just stay forever?

Yeah, yeah yeah»,

— началась новая песня ретро-сборника. Мне нестерпимо захотелось снова окунуться в атмосферу безысходной и беспощадной радости одной из наших с папиком многочисленных пьянок прошлых дней, когда мы пели в караоке всё, что поётся и пили всё, что пьётся; когда к нам на огонёк приходили какие-нибудь малознакомые женщины и я неизменно выбирал старшую, а папик — младшую. Что и говорить, мы с папиком умели ладить; у нас в запасе была куча разных смешных историй…

Папа воодушевился на разминку перед завтрашними танцами, но вошедшая на кухню мать Эн, сломала весь настрой своим скорбным видом. Припухнув от количества пустых бутылок, она неуверенным тоном проговорила: «Наденька, тебе же завтра на работу…»

— Ну всё, — резюмировал я, взлетая с табурета. — Я домой. Завтра за тобой во сколько заезжать?

— Позвоню. Мы ещё должны кое-кого выцепить, — не одному же идти на танцы… Хотя с другой стороны, со своим самоваром… — отец углубился в размышления.

— Звони… — кинул я и направился в сторону выхода.

— «Сэй гудбай, сэй гудбай», — не сдавалась Эн. Танцующей походкой проводила меня до двери, на прощанье звонко чмокнув в угол головы. Ха, в угол…

На кухне Эн ретро хорошо усваивалось, и я решил скользить и дальше по этой волне, — включил диск с ретро-хитами всех времён и народов. Поймал ритм. Задумался о, мать его, смысле всего сущего. Ночная столица татарского княжества истосковалась по своему неверному во всех возможных смыслах любовнику. Но теперь я катил по её обмороженным улицам, стремительно и нежно (так могут не все) погружаясь в лоно спящих улиц, как будто прося прощения. Прося прощения за то, что всегда стремился вырваться из её объятий, неизменно возвращаясь как побитый пёс; и она меня всегда принимала обратно. Здесь я влюбился в первый и в третий разы. Здесь я был записан в районную библиотеку, из запасов которой черпал вдохновение для своих будущих мечтаний. Именно здесь, а не где-то, сделал первый вдох и залился плачем, здесь встретил первый рассвет в качестве выпускника школы, а потом и специалиста по праву. Да что говорить, здесь, а не в где-то, сочетался священными узами брака со своей питерской женой, да-да, здесь — в центральном ЗАГСе около улицы Проломной.

«What is love

Baby don't hurt me

Don't hurt me

no more…»

Моя Казань (гнилая патетика), я — твой незаконнорожденный сын. Сын мусульманской княжны от проезжего русского богатыря; дитя мимолётной страсти. Побочный отпрыск, которого ты, вопреки всему, любишь больше всех и всё-всё прощаешь. Открыл окна. Вдыхаю морозный воздух. Казань заботливо убрала с моего пути ямы и рытвины, успела переключить на зелёный светофор, отвлекла дорожных полицейских; авто шелестит колёсами по гладкому асфальту. «Я тот, кто презирает твоих жителей и твою самостийность», — продолжал я исповедоваться городу. — «Я тот, кто плохо о тебе отзывается в разговоре с жителями других городов… Я — неблагодарный отпрыск твой, которому холодно зимой и жарко летом… Я тот, кто тихо тебя ругает, стоя в пробке… Я тот, кто со злорадством замечает то, как ты неправильно произносишь некоторые слова… Тот, кто говорит: «Ужас!» имея в виду костюмы твоих телеведущих, как будто сам когда-то носил что-то лучше. Я тот, кто смеётся над теми, кто признаётся тебе в любви в своём творчестве, как будто вовсе не из ревности… Я тот, кто врёт, глядя в твои любящие и нежные, карие, подведённые чёрным карандашом, всё понимающие и всё прощающие глаза… волнующие, блестящие. Это я «накушавшись мескалина» танцую с бубном и в перьях на твоих площадях в полночь; и за этот наивный восторг ты прощаешь мне всё, даже явные нестыковки в сюжете и погрешности во вкусе, и, конечно вечные заимствования на грани плагиата. А? Обещаю тебе: если обо мне будет знать весь мир, то и о тебе будет знать весь мир! Прости меня…» Уважаемый мною человек как-то сказал: «Никогда ничего не признавай, кроме места своего рождения»; что он имел в виду? Да, не важно.

«Guilty roads to an endless love,

There's no control

Are you with me now?

Your every wish will be done

Then tell me…»

Я рассуждал как