Но главным внешним беспокойством для Франции, и прежде всего для Мазарини, было то, что война с Испанией продолжалась, под другими небесами и с меньшим успехом. Конца ей видно не было. На 1650 год Филипп IV запланировал отобрать у Франции стратегически важный прибрежный город-порт Дюнкерк. Недаром разъяренный граф Пеньяранда улизнул с Вестфальского конгресса – Мадрид совсем не желал признавать себя побежденным. И хотя его слабые потуги во многом были блефом, подобной ситуацией могли вполне воспользоваться внутренние враги кардинала. Они не преминули это сделать.

Для претворения в жизнь нового порядка, выдвинутого лидерами парламента, тоже прежде всего необходим был мир. Однако вопросы войны и мира во Французском королевстве никогда не входили в компетенцию парламента. Тем временем французские армии сконцентрировались на границах владений испанских Габсбургов: в Испанских Нидерландах, испанской территории в Италии, и даже на каталонских землях, где французы продолжали оказывать помощь жаждущим независимости восставшим каталонцам. Но в отличие от Португалии они не получили независимости и по сей день. Возможно, глядя на мир сейчас, это было к лучшему. Тогда же Париж, поддерживая каталонцев, преследовал, конечно, свои цели, невзирая на хроническое отсутствие денег для их осуществления.

Поскольку наладить регулярное снабжение этих армий представлялось невозможным, их командирам пришлось по большей части рассчитывать на самоснабжение. Это старый проверенный способ ведения войны, широко использовавшийся еще Альбрехтом Валленштейном, – откровенный грабеж населения в тех местностях, где эти армии были расквартированы. Крестьянам нечем было особо делиться. Поэтому применялись изощренные пытки и насилия, а попытки сопротивления беспощадно подавлялись. Вплоть до окончания Фронды эта практика стала основным методом снабжения всех армий. Запрещавшие ее постановления Парижского парламента оставались гласом вопиющего в пустыне и только демонстрировали неэффективность парламентского «правления». Подобные постановления принимались уже с декабря 1648 года.

Все это тут же принимал к своему сведению первый министр. Он давно имел личную позицию: враги его государства – его враги. Верх искусной политики состоит в том, чтобы распознать и использовать решающий момент. Джулио Мазарини решил, что приближается час разгрома парламентской Фронды. Он отнюдь не собирался мириться с условиями декларации от 22 октября. Теперь, когда международная обстановка прояснилась, хотя и не так, как хотелось бы, он мог пойти и на прямой гражданский конфликт. Конечно, кардинал рассчитывал, что этот конфликт будет коротким и как раз займет армию во время зимнего перерыва в военных действиях. А пока он, слишком уверенный в своей победе, использовал солдатские деньги для выплаты процентов своему банкиру и банкиру принца Конде. Мазарини понимал, кто может оказаться его главным союзником в разгроме парламентского сопротивления.

Союзник кардинала был очень ненадежным. Еще во время «Дня баррикад» Конде высказался: «Мазарини… если не принять мер, погубит государство. Парламент слишком торопится… Он несется очертя голову, и, вздумай я броситься вслед за ним, я мог бы устроить свои дела лучше, нежели он свои, однако меня зовут Луи де Бурбон и я не намерен расшатывать устои трона. Неужто оголтелые судейские колпаки поклялись вынудить меня начать гражданскую войну или придушить их самих, навязав себе и им на голову нищего сицилианца, который в конце концов перевешает нас всех?»

Парламентские лидеры уже давно подбирались к победителю испанской армии. Но тот верно тогда оценил обстановку и способности самого Мазарини. Великий Конде прежде всего придерживался принципов легитимной монархии и, как истый аристократ, свысока смотрел на «новых дворян» – чиновников-выскочек. Он просто еще не мог привыкнуть к мысли о союзе с ними и рассчитывал перехитрить как парламент, так и первого министра, заняв затем ведущую роль во Французском королевстве.

Тем временем 16 декабря парламент решительно высказался против нарушения финансовой дисциплины со стороны правительства и вызванных этим беспорядков. Лишенные средств к существованию, наемники стали заниматься грабежами и вымогательствами прямо в парижских предместьях.

Но на этот раз парламент задевали не только выходки Мазарини, но и самого Конде. Осознающий свое величие полководец и так с трудом выносил высокомерие «людей мантии», а уж терпеть указания, как и сколько платить собственному войску, вообще не мог. Его молодой возраст, характер и одержанные военные успехи не позволяли ему соединить с бьющей через край энергией терпение. В результате Конде резко ухудшил отношения с парламентскими деятелями и поэтому автоматически сблизился с партией кардинала. Собственно, такова будет позиция Конде и других принцев крови на протяжении всего периода Фронды. Борьба клик вокруг королевского трона превратит трагедию в фарс, в непрерывное сплетение заговоров и мятежей.

В январе 1649 года к партии фрондеров присоединились принц Конти и когорта старых заговорщиков, активно действовавших еще при покойном кардинале: герцоги Бульон, Бофор, Ларошфуко, Монтрезор, Люинь, Лонгвиль, герцогини де Лонгвиль и де Бульон. Скреплял эту разношерстную коалицию своей неутомимой энергией и безмерным властолюбием заместитель парижского архиепископа коадъютор Поль де Гонди, в будущем кардинал де Рец.

Принц Конти был младшим братом Конде. И, как это часто бывает, безмерно завидовал его успехам. История знает немало примеров, когда личные чувства зависти или неприязни бросали близких родственников по разные стороны баррикад. Принц Конти был очень молод, недалек умом и только вступал в большой свет. «Внешнее благообразие, в котором ему отказала природа, он хотел возместить впечатлением, производимым его остроумием и образом мыслей. Он был слабохарактерным и легкомысленным, но всецело подчинялся госпоже де Лонгвиль…» – так отзывался об этом аристократе Ларошфуко. Арман де Бурбон, принц Конти, родился в 1629 году. Он отличался слабым здоровьем и был от природы горбатым. Тем не менее на протяжении всей своей жизни он пытался догнать старшего брата, обожая при этом свою сестру мадам де Лонгвиль.

Самым же главным лицом в оппозиции кардиналу был коадъютор Гонди. Надо заметить, он был ярчайшей личностью своего времени и имел нечто общее с Мазарини – в его жилах текла итальянская кровь.

Потомок обосновавшихся во Франции еще в XVI веке итальянцев, Поль де Гонди, как младший сын в семье, был предназначен церкви. Но молодому человеку были присущи все земные страсти: он являлся непомерным честолюбцем и большим любителем женщин. Поэтому Поль приложил все свои силы, чтобы избежать сутаны. Когда же эти попытки сорвались, он решил сделать карьеру на духовном поприще. В результате он получил коадъюторство, то есть стал заместителем парижского архиепископа. На этой должности Гонди снискал огромную популярность в народе и затем в Парижском парламенте. Он умел льстить и угрожать: все священники беспрекословно выполняли его приказания, и при дворе у него имелись друзья и единомышленники. Гонди был гордым и надменным, но вместе с тем отличался проницательностью и остроумием, умел быть общительным и казаться бескорыстным. Он часто скрывал от друзей свои мысли и умел изображать добродетели, которых у него не было. Иначе говоря, он был достойным противником Джулио.