Комм нервно завибрировал в кармане, но экран остался черным – сигнал автоматически переадресовался на встроенный процессор. Хантер прикрыл глаза, и на внутренней стороне век всплыло знакомое лицо. Да. Еще один любитель походов в преисподнюю и нелегальных оттуда возвращений. Этот взял имя греческого героя, прославившегося в числе прочего и тем, что попытался свистнуть из Аида Персефону, супругу тамошнего царька. За что прирос спиной к скале и, если бы не помощь крепыша-Геракла, так бы там и остался. Короче, мозги греческий тезка его нынешнего собеседника использовал редко и неохотно, всегда полагаясь на то, что в последний момент кто-нибудь да протянет руку: девушка, друг, бог… Хантер скупо улыбнулся. Ему не нравился этот человек. В лучшем случае он вызывал презрение, в худшем – жалость, но вовсе не из-за беспомощности или излишней наивности. Хантера раздражала его некомпетентность. В отличие от охотника, он никогда не добивался полной картины, довольствуясь тем, что ему говорили. Вот и сейчас:

«Жду подтверждения о начале второй фазы», – со свирепым акцентом произнес голос русского у него в мозгу.

Русский сказал это с таким апломбом, будто знал, в чем заключалась суть первой фазы и какой будет третья, хотя на самом деле всего лишь повторял затверженные слова – совсем как ручная галка, которую Ричард завел в третьем классе. В четвертом галке пришлось свернуть шею, потому что она слишком громко орала по ночам, когда он удалялся по своим делам в поля, и будила криком приемных родителей…

«Жди», – подумал Хантер, но собеседник услышал не эту его мысль, а совсем другую: «Подтверждаю начало. Даю картинку».

Для того чтобы дать картинку, Хантеру надо было просто развернуться вправо, но он пока медлил. Где-то за спиной его простирались соленые болота и расчерченные дамбами грязевые равнины Южного Эссекса. Впереди волны Северного моря лизали узкий галечный пляж, непонятно как затерявшийся среди этих болот, солончаков и заброшенных, затопленных полей. Ветер шел с моря тяжелыми порывами, плотной соленой стеной, и его дуновение ощущалось даже сквозь толстую куртку.

В двадцати милях отсюда устье Темзы было перегорожено цепями, решетками и шлюзами, и там было черным-черно от береговой охраны. Сверху раздался тоскливый крик. Охотник поднял голову. Низкие тучи внезапно расчертились знаками дорожной разметки – странными белыми полосами и треугольниками. Но даже без телескопического зрения Хантер знал, что это никакая не разметка – это летят из Исландии гуси-шары, летят на теплый европейский юг и дальше, к иссушенной солнцем Испании и знойным равнинам Северной Африки. В полете гуси теряли нежнейший белый пух, мешавшийся с первым снегом. Уже третий год Британия встречала зиму по пролету гусей, а для Бессмертных из второго поколения это было сигналом к началу Зимнего Гона.

Хантер все-таки обернулся.

Девушка стояла прямо в воде. На сей раз она нацепила просторную черную хламиду, которую безнаказанно трепал ветер. Узоры на лице с такого расстояния было не разглядеть. Она была босиком, и Хантер невольно поежился – волны жадно кусали ее белые обнаженнее лодыжки. Но она, казалось, не чувствовала холода. Девушка подняла руки и запрокинула голову, словно призывая кого-то или плача по кому-то ушедшему. Или и то, и другое.

Обрывая видеотрансляцию, Хантер оглянулся влево – там вдавалась в море огромная, футов двести высотой, стена старой дамбы, и черные полукружья труб: очистные химкомбината, уже двадцать лет как закрытого по требованиям экологов, когда-то сбрасывали отходы прямо сюда. Трубы тоже были циклопические, чуть ли не в половину высоты дамбы, и почти на четверть заполненные водой. А заброшенный комбинат располагался прямо на берегу Темзы, за защитными кордонами и патрулями. В свое время он забирал воду из реки. Хантер сам нашел эту лазейку. Оставалось проверить, сработает ли она.

Хантер вновь обернулся к девушке. Заломив руки, та обращалась к ветру и морю, и ветер и море, похоже, ответили ей. Хотя охотник и плохо помнил, что такое настоящий страх, сейчас он попятился. Свинцово-серая вода вскипела черными, бурыми, зеленоватыми глянцевитыми спинами, чешуей, панцирями, клешнями и какими-то совершенно невообразимыми придатками. Древнее море наступало на сушу, и суша содрогнулась.

На секунду мужчине показалось, что девушка сгинет в этом потоке уродливых тел, но тут о берег ударила особенно сильная волна, рассыпавшаяся тысячами клочьев желтоватой пены. Вместе с волной из воды возникло нечто громадное, тускло-черное и бесформенное. Это нечто протянуло к берегу пульсирующие канаты-щупальца. Девушка вытянула руки навстречу, и над загаженной слизью и чешуей кромкой прибоя присоски чудовища и пальцы человека встретились. Охотнику вдруг захотелось перекреститься. Всплыло в памяти что-то такое, от маленькой церкви с деревянным крестом на залитой солнцем крыше и пастором в белом воротничке. Пастор вещал о последних днях и о том, что из моря восстанет невиданный зверь о семи головах и десяти рогах, а мальчик, сидевший на скамье у самого прохода, считал теневые квадраты, отброшенные на пол перекрестьями оконной решетки… Хантер, подавив дрожь, сам себе усмехнулся. Никаких десяти рогов и семи голов у чудовища не было. У него вообще не было головы, или башка его скрывалась в пучине морской, пока руки-щупальца тянулись и тянулись к тонким пальцам девушки, отвечая на ее беззвучный зов.

Золотоглазка завозилась, чихнула, потерла нос и открыла глаза. Справа и слева дружно сопели Ромул и Рем, горячие, как печки. В окна разрушенного особняка светила луна. Остатки ковра на полу подернулись серебристой пылью, и на этой пыли виднелось темное пятно – там, где, сплетясь руками и ногами, спали Люцио с Красавкой. Золотоглазка выскользнула из-под локтя Ромула и беззвучно подбежала к окну. Луна уже умирала, низко нависнув над горизонтом, и на востоке занималось что-то серенькое, неуверенное. От зарослей через дорогу тянуло болотом. Куинсуэй была пуста в этот предутренний час.

Над темными деревьями Холланд-парка и его кружевной чугунной оградой метались лучи прожекторов, но Бессмертную разбудило не это. В свете прожекторов с неба сыпались блестящие крупинки. Или снег. Или пух. Над притаившимся, как испуганный зверь, городом, над парком, прудами и особняком пронесся трубный многоголосый крик – это шары совершали свой ежегодный перелет на юг. Это началась зима.

Золотоглазка обернулась, почувствовав лопатками чужой взгляд. Во мраке комнаты горели четыре желтых светлячка – это проснувшиеся Ромул и Рем смотрели ей в спину. В центре ковра завозилось, расплетаясь, пятно из рук и ног. Красавка в льняной рубашке, пятном белевшей в темноте, поднялась первой и завела руки за голову, убирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Под ней сонно забормотал Люцио.

– Зима, – тихо сказала Золотоглазка, голым задом усаживаясь на холодный подоконник.

– Зимний гон, – прорычал кто-то из близнецов, то ли Рем, то ли Ромул.

Люцио поднял кудлатую голову и погладил Красавку по узкой спине. Рубашка сползла с ее правого плеча, обнажая молочно-белую кожу. Ромул по-волчьи фыркнул. Рем недовольно проворчал: