– Пытался повеситься, – отвечает Вик, – а в результате задушил сам себя.

– Мудак, – ворчит Блисс, – даже это не смог сделать как следует.

– Инара…

– Всё в порядке, Вик, – мягко говорит Инара, и, как ни странно, Эддисон ей верит. – Садовник на суде может попытаться взять наглостью и дерзостью в расчете на недостатки системы и собственное чувство превосходства. У Десмонда такой уверенности никогда не было.

Вик ведет машину одной рукой, а второй трогает карман, где лежит предсмертная записка Десмонда. Эддисон качает головой.

– Садовник? Ему сказали?

– Мы только что из тюремного лазарета.

– И ты сам ему это выложил?

– Нет. Вик, как отец.

Реакция на данное заявление разная: резкая, с одной стороны, понимающая – с другой.

– Звонили из офиса прокурора, – говорит Инара. – Спрашивали насчет содержания писем. Они считают, что его состояние дестабилизировалось после смерти Амико.

– Ты говорила, что их связывала музыка.

– Узнал, что я передала письма, не читая… да еще этот запрет на контакты… в общем, удивляться не приходится, да?

– Тем не менее удар сильный, – говорит ей Вик.

– Верно. Но… но все оказалось не так плохо, как я думала.

– Не так плохо, что умер он?

– Думала, вы звоните, чтобы сообщить о смерти еще одной из наших девушек.

Черт. О такой возможности Эддисон определенно не подумал. Вик, судя по болезненному выражению лица, – тоже.

Ну и утречко выдалось…

На другом конце линии вдребезги разбивается еще одна чашка.

– Да, похоже, твой контакт скоро понадобится.

– Инара… Если вы расстроились, если опечалены его смертью, в этом нет ничего плохого.

– Я не знаю, Вик. Не знаю, что делать. – Она невесело смеется. – Наверное, я не хочу, чтобы он претендовал на мое время или внимание. Он этого не стоит. Но ведь так нельзя, да? Так несправедливо.

– Что? – спрашивает Брэндон, не успев как следует подумать.

Инара фыркает, и в этом звуке эхо больничного коридора, расхаживающего беспокойно отца и испуганной девочки.

– Мы берем сегодня отгул. Может быть, снова выберемся на тот пляж.

– Помогло?

– Там можно бегать и бегать, не боясь, что налетишь на стеклянную стену.

Значит, помогло.

– Постарайтесь никому больше пока не рассказывать. Они хотят проконтролировать, как это попадет в новости.

– Спасибо, что рассказали. И за эти долбаные чашки тоже спасибо.

Слышно, как грохается еще одна.

Эддисон не выдерживает и прыскает в руку.

– Я дам тебе имя моего контакта; она скажет, где берет их сама.

– Нет, Блисс, нет, только не с крыши!.. – Связь обрывается.

Но Вик уже чуточку улыбается, лицо смягчается, жуткая мрачность рассеивается.

– С ними ведь все будет в порядке, да?

– Думаю, Инара помучается пару-тройку деньков, попереживает, но в целом, да, они справятся. Думаю, ей даже станет легче – такая ноша с плеч…

Звонок сотового, оба вздрагивают. Эддисон ощущает вибрацию у ремня и достает телефон. Сердце сжимается – на экране высвечивается имя Прии.

– Прия? Ты в порядке?

– Петунии на крыльце. – Голос резкий, почти надрывный, и тонкий, хрупкий. – Мама позабыла что-то дома и вернулась, не выехав даже из города, а они уже были там. И камеры ни черта никого не увидели.

Пятничная запись на протяжении получаса показывает помехи, статические разряды вместо доставки петуний. На этот раз картинка не застывает как прежде, цифры на таймере продолжают бег, да только сама картинка – непрерывный снежок. Но так продолжается лишь полчаса, потом запись возобновляется в обычном режиме. Арчер предполагает, что причиной временных помех является генератор электромагнитного импульса ближнего радиуса действия. Найти такой генератор нетрудно, а изготовить в домашних условиях еще легче.

Такие вот достижения техники.

Пока Арчер возится с камерами, Стерлинг спорит по телефону с начальником отдела, пытаясь получить разрешение на поиски Лэндона в тех кварталах, которые Эддисон счел наиболее вероятными. Разговор складывается не слишком удачно, и сразу после него Стерлинг звонит Финни. Снять ограничения, наложенные начальником отдела, тот не может, и в его раскатистом голосе слышатся отзвуки тех же, что и у Стерлинг, чувств. Насчет камеры Арчер оптимизма не испытывает.

– Будем надеяться, экран защитит ее от еще одного импульса, – говорит он, прикручивая крышку.

– Будем надеяться? – Мама еще не переоделась, и ее голос не обещает ничего хорошего. – Это же обычная камера для системы домашней безопасности; неразрушимой ей быть не положено. – Она хмурится, сердито поглядывает на камеру и бормочет что-то под нос.

В воскресенье мы ездили в Денвер – предположительно за покупками, а на самом деле, чтобы отдохнуть от Хантингтона. Мама показывала здания, где работает, но войти не предлагала. После Бостона она решительно разделила работу и дом, и даже если б я захотела познакомиться с ее коллегами, тратить время на это не стала бы.

Первые два года компания посылала ее наводить порядок в отделах кадров оказавшихся в тяжелом положении филиалов. Мамина задача состояла в возвращении ситуации к тому состоянию, в котором эта ситуация и должна быть. Сразу же после переезда в Сан-Диего ей предложили место директора по кадрам в парижском отделении. Нынешний директор собирался уйти в отставку в ближайшие годы, но женщину, которую он готовил себе на смену, сманила немецкая промышленная фирма. Теперь руководство не только бросало маму то сюда, то туда тушить пожары в разных офисах здесь, в Штатах, но и готовило ее к работе на европейских площадках, где требовались иные подходы.

Наверное, именно это и сблизило меня с Эми, потому что в других местах я старалась избежать дружеских отношений. Узнав, что мне предстоит жить в Париже, она пришла в восторг – Франция была ее мечтой. И если другие в классе довольствовались минимумом, которого хватало для окончания школы, то мы с Эми сводили учительницу с ума, требуя большего и большего.

Едим в более приятном, чем обычно, заведении – а почему бы и нет? – и все время пока мы там, злость внутри меня расползается, растекается, грызет, жадно требуя больше и больше, чем лежит на тарелке, потому что петунии не выходят из головы.

Все, знавшие Кирстен Ноулз, говорили о ее смехе. Смеялась она всегда, ее смех заполнял всю комнату, и ты сам присоединялся к нему, не успев еще обернуться и посмотреть, что там такого забавного. Кирстен Ноулз была созданием радости. Была до того дня, когда ее тетя – и самая лучшая подруга – погибла под колесами автомобиля, которым управлял пьяный водитель.