– А чего тут понимать-то? Два притопа, три прихлопа и тонна вшивой многозначительности.

– На себя посмотри, Петрушка! Вырядился! – Стало понятно, что сейчас мы заведемся и будем лаяться сутки, как до его отъезда, он был единственным человеком в мире, с которым мне интересно было выяснять отношения спринтерским способом.

– Маска – это не я. Маска – это свобода и анонимность. Маска освобождает меня от правил. Я хотел вырядиться, чтоб упростить историю. Хрена бы вы тут передо мной раздевались, если б не форма Деда Мороза? Вы бы тут потемкинские деревни навели! – медовым голосом заявил он.

Как я психанула, мне даже сразу захотелось двигаться, и я начала рассовывать вещи по углам.

– Не трогай, я сам, – отдернул он.

– Еще неизвестно, кем бы ты тут сейчас был, когда здесь естественный отбор поработал! Ёка в уголовщине по самую маковку! Пупсик фирму переводов дерьма сделала! В голове две мысли остались: одна про деньги, вторая – как бы Тихоня на сторону не сорвался! Тихоня стал неприличным журналистом! Васька двинулся на патриотизме! – орала я и запихивала его имущество по полкам и чемоданам, потому что, будучи имуществом Дин, оно имело право на разбросанность, а став Димкиным, раздражало до безумия.

– Я сказал, не трогай! – рявкнул он и вырвал у меня из рук джинсы.

– Да пошел ты! – заорала я. – Я вообще переселяюсь к Аське! – И ушла в ванную, хлопнув дверью. Там перед зеркалом в состоянии ярости я начала расчесывать волосы и разглядывать опухшую, бледную, несчастную рожу. Количество информации, от которой мозги перегревались, не помешало осознать, какой сорокалетней и помятой я выгляжу именно сегодня. Конечно, было наплевать, приехал тут учить… фотомодель, блин! Но лицо я немедленно намазала кремом и старой помадой обозначила розовость истошно серых щек. Как говорила моя коллега, подходя утром к зеркалу: «Сейчас мы будем рисовать на лице автопортрет».

– Выходи, – сказал он за дверью, – будешь мне помогать.

– Не буду, – ответила я и вышла.

– В какой комнате накрывать?

– В детской, она самая большая. – Быстренько переоделась в сексуально разнузданный сарафан и включилась в возню.

– А почему Пупсик дергается, что Тихоня на сторону сорвется? – спросил Димка, готовя салат, он всегда был ужасный сплетник. – Ёка не боялась.

– Ёка по-другому гнездилась. Пупсик понимает отношения или четко сверху, или четко снизу и давит как пресс, и все время подвирает. Тихоне все время показывают, что его с помойки достали, он и лезет из кожи. Еще до свадьбы Пупсиковых начал называть «родители», понимаешь, не «Лидины родители», а «родители». То про голубых, то про Ленина пишет в духе новой отвязанности. Да так, что руки после этого хочется вымыть.

– А Васька?

– Васька в патриотической партии тусуется, студентам протоколы сионских мудрецов излагает.

– Да ты что?

– Клянусь.

– А ты?

– Я – безвредный маргинал. Раньше казалось, вот, мол, мы борцы за художественную истину, духовная миссия интеллигенции и прочий компот. И вдруг все забыли, что мы есть, что мы были, что наши выставки запрещали. Узкая тусовка небогатых людей с потерянной значимостью. Очень трудно привыкнуть… Но я не спешу. Как говорил мой отец, я никогда никуда не спешу, потому что никогда никуда не опаздываю.

– Это понятно.

– Я хоть немножко думать научилась, понимаю, что любой указ правительства меняет больше, чем все мои работы, вместе взятые, и не потому, что картины плохие, а правительство хорошее, а потому, что время такое… И в нем мне нет того места, к которому я привыкла.

– Конечно, раньше все торговали гражданской позицией, а теперь на нее спрос упал. Меня в Америке на руках носили, пока был спрос на русских, пока я выглядел мучеником. Но нельзя же профессию мученика делать основной.

– Думаешь, легко ее поменять?

– Думаю, не очень. Я перед тем, как поменять, по собственному желанию в столб въехал, – глаза у него под линзами стали стеклянными, – получилось новое лицо. Получилась новая биография.

– Горбинки не было, – я провела пальцем по его носу, – и улыбка была другая. Раньше ты всем лицом улыбался, а теперь зубы скалишь по-американски.

– Да у меня пол-лица из пластмассы. Считай, что родился заново!

Мне стало не по себе. Не зря это лицо напрягало, много в нем было немотивированного для моих глаз.

– Так ты предлагаешь нам всем въехать в столб? – спросила я осторожно.

– Я и есть столб, в который вы въедете, – торжественно заявил он, перемешивая салат.

– Не много ли ты на себя берешь? – спросила я, начав перемывать бокалы.

– Может, и много, но у вас нет другого выбора. И у меня. Мы друг у друга одни. И я у тебя тоже.

Пауза повисла идиотская. Чтобы снизить пафос, я начала звенеть рюмками. Этого я боялась больше всего, да еще и Валера, как назло, уехал.

– Уход от ответа – тоже ответ, – сказал он, с хрустом открывая упаковки деликатесов.

– Ты три года молчал, – ненавязчиво заметила я, расставляя мокрые рюмки вверх ногами на полотенце.

– А чего ты сразу оправдываешься? – Он начал иронически улыбаться, теперь с новым лицом я не успевала сличать выражение лица нового Димки с прошлым Димкой и шифровать на этом основании.

– Я не оправдываюсь. – Я села в дальний угол кухни и закурила.

– Ты еще в другую комнату уйди.

– Я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь, что время не имеет для тебя значения, что есть базовые вещи. Что если люди не получают писем, то это не значит, что ты их не пишешь, это значит, что ты их не отправляешь. Я знаю все, что ты скажешь, я бы сама так сказала. Мы же с тобой Близнецы. Поэтому мы не пара, – сказала я избыточно много и избыточно громко, потому что необходимо было возвести высокие толстые стекла, через которые близкие люди после перерыва могут общаться, не поубивав друг друга.

– А я к тебе в пару и не набиваюсь, – фыркнул он.

– А чего приехал?

– Соскучился. – Он улыбнулся, как Волк Красной Шапочке.

– Ты всю жизнь невпопад соскучиваешься.

– А ты всю жизнь все впопад делаешь? – сказал он каким-то уж очень обидным тоном, и я подумала: фигли церемониться?

– Я замуж вышла, – деланно небрежно сказала я.

– Малиновый берет вам не к лицу, матушка. Для малинового берета староваты будете, – сказал он, напрягшись.

– Замуж надо выходить столько раз, сколько берут.

– Зачем ты вышла замуж? – спросил он тихо.

– Не знаю, – ответила я честно. – Люблю.

– Дура! – сказал он через паузу.

– Сам дурак! – изобретательно ответила я. – Он скоро приедет, ты сам в него влюбишься.