Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она протянула ему стакан. Отказываться Морхольд не стал. Лишь втянул ноздрями терпкий аромат, пахнущий ирисом, и покатал по языку крохотную каплю перед тем, как пригубить.
– За встречу, – хрипловатый восторг для ушей Морхольда продолжался. – Будем.
Он согласился.
– Представляться не стоит.
– Почему?
– У меня есть на тебя определенные виды. И если мне не изменяет мое собственное чутье, то лучше мне про тебя ничего не знать.
– Почему?
Она улыбнулась. Растянула свои резиновые губы, став еще более удивительной. Ну никак не может женщина быть одновременно красивой и похожей на Буратино. Она могла.
– Полагаю, твой словарный запас куда богаче.
– Есть немного. Высших учебных не заканчивал, но все же.
– Вот и я о том же. И, несмотря на то, что тебя привел Лепешкин, ты мне кажешься другим. Мне почему-то кажется, что ты не особо любил тогда, до войны, Шнурова.
Морхольд согласился.
– Вот он как-то сказал, что если у мужика борода аккуратная, то и тестикулы всегда вымыты. А уж в наше время это крайне дорогого стоит.
Морхольд пожал плечами.
– Лепешкин отдыхает уже неделю. И в душе был раза полтора, от силы. А ты только пришел, тебе нужны деньги, ты одет в чужие вещи, но ты сразу же вымылся. Многие рейнджеры таким похвастаться не могут. Лишай притащить и на моих девочек его запустить – им как два пальца об асфальт.
– Рейнджеры?
– Сталкеры… такие же, как ты, бродяги. Просто у нас они любят называть себя именно так. Ну, да и ладно. Итак, любезный незнакомец, что тебе надо? Можно сразу. Можно частями.
Морхольд усмехнулся. Достал одну из трех высохших самокруток и потянулся к свече, прикурить. Палец с аккуратным ногтем подвинул к нему пепельницу из донышка снаряда. Не к ЗУ-23. А к чему-то очень серьезному.
– Мне нужны деньги. Вернее, патроны. Хотя, как понимаю, вы здесь предпочитаете именно деньги?
– Мы здесь предпочитаем золото, хотя и не всегда. Золото всегда хорошо идет к летунам. А уж куда они его девают потом, это не наша забота. Но с тобой расчет будет в патронах. Семерка, пятерка, маслины?
Морхольд пожал плечами. За номер он рассчитался семеркой.
– Семерка.
– Ну, показывай.
Он показал. Оба комплекта. Просто положил на стол.
– Наши мужчины будут тебе благодарны, хотя сами этого и не поймут, – женщина разрезала полиэтилен, мягко и нежно, очень аккуратно. – Красный и черный. Надо же, как хорошо сохранились. По полтора магазина за каждый. Итого – девяносто.
– Может, не девяносто, а сто тридцать? Магазины же бывают и по сорок пять.
– Да некоторые вспоминают и дисковые, по семьдесят пять, чего уж там, – она хмыкнула. – Нет, сто тридцать не получится.
– Точно?
– Сукин ты сын, а? Сто.
– Сто?!
– И два талона на ужин и обед. У меня здесь. Все включено.
– Истинно по-царски…
– Ерничаешь?
– Есть немного, – Морхольд затушил самокрутку. – А ведь можно было и…
– Можно Машку за ляжку, – женщина выпила ром одним глотком, поставила стакан на стол со стуком, – козу на возу, ну, полагаю, что дальше ты знаешь.
– Как-то некрасиво звучит.
– Да ты издеваешься?
– Да. – Морхольд тоже допил ром. – Наслаждаюсь тем, как ты ругаешься. Очень эмоционально и красиво. Причем и выглядит, и звучит. Тебе говорили, что у тебя очень красиво получается ругаться? Как у итальянки. Вот эти твои жесты, когда пальцами вот так… ну и голос. Ты знаешь, он очень хорош.
Женщина засмеялась. Морхольд даже захотел поморщиться. Но сдержался, ничем себя не выдав. Смеялась она некрасиво. Громко и лающе.
– Ты самый настоящий мартовский кот, мяу-мяу-мурр, – она успокоилась. – Как в старом анекдоте про Ржевского. Поручик, а как у вас так с женщинами получается?
– Подхожу и говорю… – Морхольд поставил локти на столешницу и улыбнулся. – Мадам, а разрешите вам впердолить?
– А по морде?
– Случается. Но в основном впердоливаю.
– Свинья… и кобель.
– Ага, свинокобель.
Трещала печка. Оба молчали. Слова оказались уже не нужны. Морхольд смотрел на нее и просто не мог себе представить, что вот эта женщина, которая не должна даже и смотреть на него, самого обычного бродягу, воспринимает его как мужчину. Прямо вот сейчас и здесь.
– Посиди.
Она встала и пошла к кровати. Теперь стало понятно, что за странная конструкция виднелась пообок от нее. Ширма. Для нее и нужен был столбик, запримеченный Морхольдом ранее и казавшийся странным, ненужным. Широкая красная штора проехала по натянутой проволоке, скрыв женщину.
– Не скучай, я быстро, – голос доносился свободно, лишь чуть приглушаемый тканью. – Поговори со мной, что ли…
Поговори. Морхольд достал еще одну самокрутку. Жалеть их сейчас не хотелось. Да и докурить побыстрее – лучший вариант. Потом он поплюется всякой мерзостью, отхаркивая ее в безумных количествах, но зато прочистит легкие. Какая там сила воли?!
Сила воли? Я вас умоляю, хотелось бы сказать Морхольду. Какая там сила воли, если прошло двадцать лет, как не работают табачные ларьки, а он все дымит и дымит? Хорошо, что хоть не сухой капустой. Или еще какой полынью.
– Чего молчишь?
Судя по звукам, там же где-то прятался и умывальник. Если не целиком туалетная комната. Голос прозвучал еще глуше, а вот плеск воды и звон, когда она бежит во что-то металлическое, спутать сложно.
– Что ты хочешь услышать?
– Давно бродишь взад-вперед?
– С самого начала…
Да, так и есть. Морхольд затянулся, глядя на мерцающие огоньки в отверстиях печной дверцы. Встал и подкинул угля, щедро зачерпнув его совком из плоского корыта, стоявшего рядом с печью.
Уголь… вот откуда он здесь? А ведь есть.
Давно ли он бродит? И впрямь, с самого начала Беды. Как сейчас перед глазами стоят первые ходки. Когда многое казалось не просто странным. Оно казалось ужасным, непонятным, безумным. И ведь сколько их тогда было? Таких же, как Морхольд, молодых, жадных, желающих стать в новом мире кем-то значимым. Много. А сколько осталось?
Мало. Сам Морхольд похоронил, спустил под воду, сжег и утопил в кислоте почти взвод. Тех, кто шел с ним бок о бок первые несколько лет. И только после пятнадцатого трупа, когда пришлось рыть в мерзлой земле могилу для Енота, зарекся ходить с кем-то.
Шаг за шагом, заново открывая такие родные и такие чужие теперь места. Морхольд прекрасно помнил каждый пройденный километр. Дороги смерти, дороги надежды. Где-то он находил что-то нужное, где-то приходилось отдавать что-то необходимое. По грязи, в слякоть, в ветер и ливни, под редкими и жгучими лучами озлобленного солнца.