последствия. Интересно, если бы мы провели вместе несколько лет, я стала бы такой же?

Не слышу, когда на кухне появляется Петровна. Виноватый вид и блуждающий взгляд говорит о том, что женщина не знает, как начать разговор.

– Лен…

– Не надо. Всё нормально, – останавливаю, уже приняв тот факт, что все в этом доме были в курсе причин, по которым я здесь оказалась. – Я понимаю, что вы подневольный человек. Приказано молчать – вы молчите.

– Риск потерять работу является отличной мотивацией, чтобы не открывать рот, когда требуется его закрыть. Ты в курсе моей ситуации с внуком.

– Если это правда.

– Правда. Всё, до последнего слова.

– Вот и выяснили, – делаю попытку улыбнуться, но получается лишь тоскливый оскал.

– Мальчики правду говорят? Ты теперь жена Парето? – Вероятно, каждый в доме спросит у меня лично.

– Да, – показываю правую руку. – У него такое же. Тася, кстати, теперь тоже Островская. Он её удочерил.

– Ему-то понятно, зачем всё это. А тебе?

– А мне выбрать не позволили. Всё было определено с того самого момента, когда я переступила порог этого дома.

– Он уничтожает всё, к чему прикасается. Держись от него на расстоянии.

– Я теперь его жена, – расставляю руки в стороны, сопровождая действие горькой усмешкой. – Расстояние сократилось до минимума. Невозможно сбежать от того, кто всегда на шаг впереди тебя, остаётся только идти рядом. Что я и сделаю, чтобы моя дочь была в безопасности и ни в чём не нуждалась. А раскуроченное сердце – это так, – взмахиваю равнодушно рукой, – мелочи жизни. Заживёт… – шепчу, как никогда, осознавая тот факт, что в любой момент Костя исчезнет, оставив с десятками вопросов, на которые я никогда не получу ответов. – И вообще, – встряхиваю себя, не желая думать о том, что ещё не произошло, – нужно привести в порядок спальню Аронова. Мужчины позавчера повздорили, и теперь там страшный бардак.

Берём всё необходимое и поднимаемся в спальню хозяина, пол которой по-прежнему усыпан осколками и снимками. Бережно собираю фотографии, помещая в конверт и кладу на стол. Избавляемся от осколков, забираем грязное бельё и покидаем комнату. На кухне уже ждут Гриша и Тася.

– Мам, а я правда теперь Костиковна?

– Кто?

– Константиновна, – поправляет Гриша. – Он ей сказал.

Вот же Островский… Я не планировала рассказывать Тасе о нововведениях в нашей жизни. Костя всё равно не останется с нами, решая собственные проблемы и направляясь к цели, которую, по-видимому, определил давно. Ребёнку всё равно, какая у него фамилия, если это не влияет на его жизнь.

– Правда, моя хорошая, – целую светлую макушку. – Только это ничего не меняет для нас.

– Мы всё равно вернёмся к папе Роме? – шепчет с придыханием, ожидая подтверждения.

– Нет. Не вернёмся. Никогда. Скорее всего, скоро уедем в другое место. Хорошее и светлое. И будем там жить вдвоём, – глажу её по волосам успокаивая.

– А Костя?.. Он с нами поедет?

– Нет, Тасенька, не поедет. Он будет жить один.

Или не будет. Островский жить вообще не планирует, или жить на свободе.

– А он сказал: «Вы теперь мои». А зачем он так сказал? Если не поедет.

– Спроси у него, – не знаю, что ещё говорить ребёнку, который задаёт вопросы, на которые ответов у меня нет и не будет.

– Я спрошу, – воинственно прищуривается кивая. Островский поспешил с докладом дочке, вот пусть и объясняет. Никто его за язык не тянул.

Всё это время Петровна и Гриша с интересом вслушиваются в нашу беседу, не встревая. Наш брак с Парето стал, можно сказать, событием в этом доме, жизнь которого текла размеренно и неторопливо до моего появления. В кармане вибрирует телефон.

Островский: Жду в машине. 5 минут на сборы.

– Я ненадолго уеду. Слушайся Гришу, – чмокаю Тасю и бегу в коттедж, чтобы за считаные минуты сменить форму на джинсы и свитер.

Парето в машине разговаривает по телефону. Лицо расслабленное, видимо, собеседник приятный. Сажусь на переднее сиденье и молчу, чтобы не вызвать гнев, пока он разговаривает по телефону на турецком языке. А Костя у нас, оказывается, владеет языками, что не удивительно для меня. Уверена, в нём скрывается множество талантов.

– Серхат звонил? – спрашиваю, как только разговор окончен. Островский сверлит меня недовольным взглядом. – От него было много входящих, пока вы лежали без сознания. Имя турецкое, вероятно, беседовали с ним.

– Да. С ним. Но тебя это не касается.

– Я даже не сомневалась.

Замолкаю, позволяя Косте вести машину в направлении города. Островский на разговор не напрашивается, но меня подмывает спросить, с какой целью он поведал ребёнку информацию об отцовстве.

– Зачем вы сказали Тасе? В её жизни вы кратковременное явление, и громко заявлять о своём отцовстве не стоит. К тому же мы с вами прекрасно знаем, с какой целью это сделано.

– Я много разговаривал с Таисией и когда спрашивал о папе, знаешь, что она отвечала?

– Знаю.

– Тогда глупо с твоей стороны задавать подобные вопросы. Пусть лучше ребёнок вспоминает о человеке, оставившем положительные эмоции, чем о том, кто запомнился ей вечно орущим, пьяным мужиком.

– Возможно, вы правы, – нехотя соглашаюсь, понимая, что эти два месяца были для Таси счастливыми и беззаботными.

– Прав. Знаю, о чём говорю. Когда мы с Надей встретились, Никите было три, и воспоминания об отце у мальчика были подобны Тасиным. Немного внимания, заботы, времени вместе и через несколько месяцев ребёнок о нём уже не вспоминал.

– Почему у вас с женой не было общих детей?

– Мы пытались. У жены было несколько выкидышей подряд. Дальнейшие попытки негативно сказались бы на её здоровье. Больше к этому вопросу мы не возвращались. Для меня Никита был сыном. Моим.

– Я тоже хочу, чтобы Тася стала для кого-то «своей». Надеюсь, когда-нибудь встретить такого человека.

– И родишь ему ещё пару-тройку детей? – усмехается.

– Нет. Не получится, – произношу с надломом, отворачиваясь к окну, заметив, что улыбка сходит с лица Кости, когда он понимает, что данная тема является для меня болезненной.

Остаток пути проходит в тишине, лишь изредка Островский бросает в мою сторону взгляды, желая о чём-то спросить, но так и не решается. Машина останавливается около здания с кричащей вывеской. Его обещание показать меня гинекологу было не шуткой, и сейчас, когда мы идём по светлым коридорам, понимаю, что мне придётся рассказать о своих проблемах врачу, который, вероятно, затем поделится с Парето. Провожу в кабинете около часа, пока приятная женщина осматривает меня и задаёт вопросы, а когда выхожу, Костя отправляет меня на улицу, задерживаясь у кабинета.

– Почему не занималась своим здоровьем? – спрашивает сразу, как только садимся в машину.

– Я работала, чтобы обеспечить дочь. Не было времени,