Ежедневный бюллетень “Кунарда” держал пассажиров “Лузитании” в курсе военных новостей, однако газета, как и все прочие, сообщала лишь об основных перемещениях войск, словно война – игра с фишками и костями, а не с людьми из плоти и крови. Эти сообщения далеко не отражали настоящее положение дел в том, что касалось сражений, которые разворачивались на фронте, особенно в Дарданеллах, где наступление Антанты на море и на суше застопорилось и британские и французские войска вырыли окопы, подобные тем, что на Западном фронте.

Страшнее всего в бою было выходить из окопа: вставать и выбираться наружу, зная, что противник может в любой момент начать обстрел, который будет продолжаться, пока битва не закончится – то ли победой, то ли поражением, в результате будет завоевано – или отдано – несколько ярдов земли, но при любом исходе половина батальона окажется среди погибших, раненых или пропавших без вести. “Никогда не забуду тот миг, когда нам приходилось покидать укрытие или окоп, – писал британский рядовой Ридли Шелдон о боях на Геллесе, мысе на юго-западной оконечности Галлиполийского полуострова. – Это поистине ужасно: сделать первый шаг – прямо под огнем, обычно смертоносным, и понять, что тебя могут застрелить в любое мгновение. Если же в тебя не попадут, тогда словно набираешься храбрости. А когда по ту сторону видишь людей, похожих на тебя самого, возникает твердое желание двигаться вперед. И мы шли, перебирались через бруствер, с закрепленными штыками, шеренгой, словно ветер. Смерть же так и косила людей, словно пшеницу серпом”116.

Раненые лежали под открытым небом или в воронках от снарядов, ожидая людей с носилками, – часами, даже целыми днями. Ранения бывали разные: от легких шрапнельных до ужасных, оставлявших человека изуродованным. “Я вернулся в окоп и увидел то, чего не видел прежде, пока не рассеялся дым”, – писал капитан Альберт Мюр, тоже на Геллесе. В его окоп только что попал снаряд – в то самое место, где несколькими секундами ранее он писал депеши, которые предстояло доставить двум связным. Один из них уцелел, другой – нет. “Его тело и голова лежали в 4 или 5 футах друг от друга. Убиты были также двое моих связистов. Их тела были до того изуродованы, что описывать их было бы преступлением”117.

В другом месте, тоже у Геллеса, сержант Денис Мориарти и его Первый королевский полк манстерских фузилёров отбились от атаки турок, начавшейся в десять вечера. “Они подкрались прямо к нашим окопам, их были тысячи, ночь превратилась в кошмар от их криков и воплей: «Аллах, Аллах!» Нам ничего не оставалось, как их уничтожить”. Кое-кому удалось добраться до окопа Мориарти. “Стоило туркам подойти совсем близко, как эти дьяволы начинали бросать ручные гранаты, и наших погибших можно было опознать лишь по их шейным медальонам. Господи помилуй, ну и зрелище встретило нас на заре в то утро”118. К январю 1916 года, когда оккупационные войска Антанты наконец были эвакуированы, погибших, раненых и пропавших без вести с их стороны оказалось около 265 тысяч, с турецкой – около 300 тысяч119.

Людям на кораблях, стянутых к этим берегам, приходилось немногим лучше. Флот был внушительный – сотни судов, от минных тральщиков до гигантских дредноутов. Однако многие находились на таком расстоянии, что их легко могла достать расположившаяся на возвышении турецкая артиллерия, откуда и забрасывала на их палубы тысячи тонн взрывчатки. Во французский линкор “Суффран” попал снаряд, разрушивший орудийную башню и вызвавший сильный пожар внутри корпуса; другой снаряд разбил переднюю трубу. Контр-адмирал Эмиль Гепратт спустился с мостика, чтобы осмотреть повреждения и поднять дух своих матросов. Он писал: “Сцена была трагическая, жуткая: картина опустошения, пламя не пощадило ничего. Что же до наших юношей, они, несколько минут назад столь готовые к бою, столь уверенные в себе, все до единого [лежали] теперь мертвые на голой палубе, почерневшие, обгоревшие скелеты, перекрученные так и сяк, без каких-либо следов одежды – все пожрало пламя”120.

На борту “Лузитании” было тихо. Там имелись книги, сигары, изысканная еда, послеполуденный чай и спокойный ритм корабельной жизни: прогулки по палубе, болтовня у поручней, вязание и просто неподвижное сидение в шезлонге на морском бризе. То и дело вдали появлялся корабль, поближе – дельфины.

Тем временем в Нью-Йорке в среду 5 мая “Кунард” наконец предоставил таможенной конторе полный грузовой манифест “Лузитании”. В отличие от первоначального варианта в одну страницу, заполненного капитаном Тернером перед отплытием, этот “Дополнительный манифест” насчитывал двадцать четыре страницы и включал в себя более трехсот наименований.

Тут были ондатровые шкуры, орехи, пчелиный воск, бекон, соль-лизунец, товары для дантистов, ящики с лярдом и бочки с говяжьим языком; техника компании “Отис”, производящей подъемные механизмы; а также такое количество сластей – 157 бочек, – о каком не могли и мечтать все ливерпульские школьники вместе взятые. Кроме того, в манифесте был указан один ящик “картин маслом”, которые вез пассажир первого класса сэр Хью Лейн, дублинский коллекционер предметов искусства. Назвать этот груз просто картинами было преуменьшением. Полотна были застрахованы на сумму четыре миллиона долларов (около 92 миллионов на сегодняшние деньги); по слухам, среди них имелись работы Рубенса, Моне, Тициана и Рембрандта121.

Сложнее дело обстояло (хотя законам США, нейтрального государства, все это никак не противоречило) с 50 бочками и 94 ящиками алюминиевого порошка и 50 ящиками бронзового – веществами, легко воспламеняющимися при определенных условиях, – а также со 1250 ящиками шрапнельных артиллерийских снарядов, произведенных стальной компанией “Бетлхем стил”, в которых очень нуждалась британская армия на Западном фронте. (Черчилль писал: “Армия во Франции палила снарядами со скоростью, какую никогда не приходилось выдерживать ни одному командованию”122.) Шрапнельные снаряды были, по сути, безвредны. В них содержалось лишь минимальное количество разрывного заряда; запалы их были упакованы отдельно и хранились в другом месте. Патроны, в которых содержались мощная взрывчатка, необходимая для стрельбы орудийными снарядами, в груз корабля не входили; их собирались присоединить позже, на оружейном складе в Британии123.

Помимо того, согласно манифесту, на борту было 4200 ящиков с боеприпасами для винтовки “ремингтон”, весом 170 тонн.

Все утро в среду 5 мая над морем у побережья Ирландии висел густой туман124. С 4.00 всякий раз, когда Швигер смотрел в свой перископ, чтобы понять, какая погода, видна была лишь темная муть. U-20 продолжала держать курс на юг на малой скорости, вероятно, около пяти узлов, чтобы беречь заряд батареи. В 8.25 Швигер решил, что видимость позволяет поднять судно на поверхность, хотя его по-прежнему окружали гряды тумана.

Команда отсоединила два электрических двигателя и подключила дизельные, чтобы разогнать субмарину до крейсерской скорости и перезарядить батареи. Где-то слева от судна, во мгле, было побережье Ирландии – череда каменистых скал, выдающихся в северную Атлантику. Скоро U-20 предстояло пройти остров Валентию, где британцы построили мощный радиопередатчик. Сам радист Швигера к тому времени наверняка принимал четкие сигналы от вышки на Валентии, но не знал шифров для них.