Они заявляют, что те части в Петрограде и других городах России, которые ходят в манифестациях, кричат и вывешивают флаги “Война до полной победы”, должны быть поставлены в окопы и испытать на себе, как достигается победа, а нам, послужившим в окопах и на войне почти три года, встать вместо тех36.

Но не всё на фронте, по мнению Нокса, было настолько безнадежно. Большинство солдат приветствовали манифест 14 / 27 марта, и, благодаря усилиям газет “Речь” и “Русская воля”, крепла убежденность в том, что битва во имя России и ее воинской чести должна продолжаться. Хотя офицеры нервничали и не были уверены в том, что полностью контролируют своих солдат, гнев и ярость первых дней революции все же в значительной степени улеглись. Никто не был уверен, что солдаты поднимутся в атаку по приказу, но они по крайней мере заявляли, что готовы воевать. Главным было то, что антигерманские настроения в войсках не ослабевали.

Нет никаких сомнений в том, что радикальные социалисты с их лозунгом “Долой войну!” утратили значительную часть своего влияния, – докладывал Нокс 2 / 15 апреля. – Этот призыв находит мало поддержки у солдат, которые знают гуннов на практике37.

Главной заботой Нокса и всех, кто надеялся, что русская армия сможет воевать в предстоящей весенней кампании, было множество дезертиров. Никакая власть и уж тем более никакой политик не могли остановить поток людей, бегущих с фронта домой. В апреле на Киевский вокзал в Москве ежедневно прибывала тысяча солдат. Согласно данным разведки, которые добыл Нокс, ко второй неделе апреля свои посты оставили примерно полтора миллиона человек38. Очередная волна немецкой пропаганды, в ходе которой русские окопы забрасывались с аэропланов прокламациями и листовками, еще больше ухудшала дело39. Прошел слух, что к Пасхе выйдет указ о земельном переделе, и многие солдаты спешили вернуться в свои деревни, чтобы не пропустить этот момент40.

Отчасти для того, чтобы успокоить эти панические слухи, Петросовет 26 марта / 8 апреля опубликовал в “Известиях” следующее сообщение: “земля, пропитанная потом народа” в определенное время будет отдана крестьянам, но при этом

свободный народ будет проводить свою волю не силой, или огнем, или убийствами, или произвольными мерами, но властным голосом, слышным за стенами Учредительного собрания, избранного всем населением страны41.

Другими словами: оставайтесь на своих местах, а в какой-то момент, когда у России будет конституция и, вероятно, глава государства, всё будет решено наилучшим образом. Беда была в том, что люди, которых это касалось в первую очередь, становились все более циничными. “Что земля! – мрачно сказал один солдат. – Если меня не будет, то мне и земли не надо”42.

С наступлением весны и началом посевной земельный вопрос мог только обостриться43. В армии, почти целиком состоящей из крестьян, солдаты могли отправиться по домам в любую минуту. У Временного правительства, отменившего смертную казнь, почти не было средств, чтобы их удержать. Тем временем Петросовет готовился к съезду, на который должны были собраться делегаты со всей России. Первое Всероссийское совещание Советов было запланировано на Страстную неделю и Пасху 1917 года. Каковы бы ни были достигнутые усилиями Церетели компромиссы, народ получал еще одну возможность удовлетворить свою новую страсть к публичным собраниям.

Большевики в событиях этого месяца не играли почти никакой роли. Годы спустя в официальной советской летописи 1917 года партия большевиков предстанет как единая, мощная сила, неустанно боровшаяся за перемены. Разумеется, это была ложь, хотя и не самая наглая из выдумок коммунистического режима: у большевиков в самом деле была солидная база сторонников, которой остальные социалистические партии могли бы только позавидовать. Но в руководстве большевиков ни по одному вопросу не было единства.

Нужно признать, – вспоминал один из петроградских членов партии, – что до приезда [Ленина] в партии была довольно большая сумятица. Не было определенной, выдержанной линии. Задача овладения государственной властью большинству рисовалась в форме отдаленного идеала и обычно не ставилась как ближайшая, очередная и непосредственная цель. Считалась достаточной поддержка Временного правительства , разумеется с сохранением права самой широкой критики. Внутри партии не было единства мышления: шатания и разброд были типичным бытовым явлением44.

Спустя много лет, уже в изгнании, Троцкий приходил к сходному выводу:

О руководстве “ленинцев” без Ленина можно бы вообще написать поучительную главу. Ленин в такой неизмеримой степени превосходил своих ближайших учеников, что они чувствовали себя при нем как бы раз навсегда освобожденными от необходимости самостоятельно разрешать теоретические и тактические проблемы. Оторванные в критическую минуту от Ленина, они поражали своей беспомощностью45.

Несколько примечательных побед все же было одержано. 2 / 17 марта, на следующий день после отречения Николая, активная группа большевиков возобновила издание газеты “Правда”. Печатного станка у них все еще не было, но теперь они знали, где его раздобыть. Морозным субботним утром группа вооруженных людей ворвалась в один из домов на набережной Мойки. Быстро взбежав по лестнице, они вломились в редакцию “Сельского вестника” – частной газеты, располагавшей просторными редакционными помещениями и собственной типографией. При сочувственной поддержке печатников (квалифицированных рабочих и по большей части социалистов) большевики расчистили для себя часть большого редакционного стола и придвинули к нему несколько стульев с гнутыми спинками. С этого дня сотрудники “Сельского вестника” были вынуждены делить с захватчиками всё – от ротационной машины до конторского чайника46.

Впрочем, захватить типографию было легче, чем заново выработать направление газеты, три года как закрытой. В первом же выпуске “Правды”, вышедшем в воскресенье 5 / 18 марта, на видном месте было напечатано объявление о подписке47. Газета, однако, не казалась слишком привлекательной для подписчиков: передовица содержала исключительно банальности (“основной вопрос состоит в том, чтобы построить демократическую республику”), и, по всей видимости, редакторы чувствовали себя гораздо более уверенно, размещая на полосах текст “Интернационала” и подборку скверных стишков (пристрастие к этому жанру “Правда” сохранит на несколько следующих десятилетий). Никакой попытки сформулировать позицию большевиков по насущным вопросам не наблюдалось. Суханов, наблюдавший за газетой со стороны, отметил:

Никакой вообще “линии” не было, а была только погромная форма48.

Отсутствие “линии” в “Правде” было отражением разногласий в самой партии большевиков, петроградские организации которой (местные и национальные), казалось, настроены продолжать бесконечную внутреннюю распрю.

Крайне левый Выборгский комитет по-прежнему не желал шагать в ногу с общенациональными лидерами партии. В частности, члены Комитета по-прежнему считали, что любое переходное правительство, которое будет действовать вплоть до созыва Учредительного собрания, должно быть сформировано из членов рабочих Советов, а не из представителей буржуазии49. Многие ветераны партии, настаивавшие на том, что Совет не должен противопоставлять себя Временному правительству – во всяком случае, пока оно открыто не атакует рабочий класс, – считали подобную точку зрения ересью. Даже Шляпников полагал, что ни большевики, ни какая-либо другая рабочая партия не в состоянии нести то бремя управления, которое вынужденно взяли на себя Милюков и князь Львов.