По свидетельству Деникина, после его доклада «Керенский встал, пожал мою руку и сказал:

— Благодарю вас, генерал, за ваше смелое, искреннее слово»[133].

Вслед за Деникиным выступали примерно в том же духе и другие военачальники. Была зачитана телеграмма Корнилова с Юго-Западного фронта, в которой также предлагалось ввести смертную казнь в тылу, восстановить дисциплинарную власть военачальников, поставить в жёсткие рамки полномочия войсковых комитетов, запретить политическую агитацию на фронте.

По свидетельству Деникина, совещание получилось достаточно содержательным. Высказались обе стороны, однако не было надежды, что они услышали друг друга. Этому противоречит замечание Брусилова, что «вышло не совещание, а прямо руготня»[134]. Противоречит оно и шагам, предпринятым Керенским сразу после заседания.

Категорические обвинения Керенского Деникиным в резком неприятии мнения «опытных военачальников» вряд ли обоснованны. По-видимому, Керенский ехал в Ставку с уже сложившимся решением заменить «одряхлевшего» Брусилова на энергичного Корнилова. Это и воспоследовало спустя три дня. Позиция Корнилова импонировала Керенскому именно признанием некоторых новых армейских порядков. В частности, Корнилов высказывался за сохранение и даже усиление роли правительственных комиссаров и не за полное упразднение, а лишь за упорядочение деятельности выборных комитетов. Очевидно, что большая заслуга в выработке политической программы Корнилова принадлежала Савинкову. Он, будучи сам сторонником жёсткой армейской дисциплины, понимал, что резкие требования вызовут столь же резкое отвержение со стороны Керенского и других членов Временного правительства (Савинков знал своих политических коллег!), а потому считал, что лучше действовать постепенно.

Последующие несколько недель характеризовались растущим давлением на Керенского со стороны праволиберальных кругов, Корнилова и Савинкова. Те становились всё настойчивее, а премьер, по крайней мере внешне, всё уступчивее. Уже 19 июля, получив приказ о своём назначении на пост Верховного, Корнилов обусловил своё принятие должности выполнением правительством его условий, изложенных в телеграмме от 16 июля, а также отменой назначения Черемисова главнокомандующим Юго-Западным фронтом. Явно не без посредничества Савинкова конфликт удалось уладить компромиссом: Керенский согласился отозвать Черемисова и выслушать требования Корнилова на заседании правительства. Тогда Корнилов согласился вступить в Верховное командование.

Этот эпизод, равно как и первый пункт требований генералитета в Ставке, показательны. По сути, элитные круги добивались для Верховного главнокомандующего полной независимости от главы государства во всех вопросах, касавшихся не только военной стратегии, но и государственных установлений для вооружённых сил. И как это совместить с цитированными выше словами Милюкова о том, что его единомышленники хотели лишь «общих условий всякой культурной государственности»? Ведь одним из таких условий как раз и является подчинение Верховного главнокомандующего главе государства (если оба этих поста не заняты одним лицом) в политических вопросах. Так что совместить эти две вещи никак не удаётся. Очевидно, что требования, касавшиеся особых полномочий Верховного, были не «условиями культурной государственности», а ступенькой к установлению в стране военной диктатуры. Причём диктатором должен был стать именно Верховный главнокомандующий, а не гражданский премьер-министр.

О том, каким целям должно было служить восстановление смертной казни в тылу, Корнилов откровенно поведал 30 июля на совещании в Ставке с участием министров путей сообщения (кадет П.П. Юренев) и продовольствия (энес А.В. Пешехонов): «Нам необходимо иметь три армии: армию в окопах, непосредственно ведущую бой, армию в тылу — в мастерских и заводах, изготовляющую для армии фронта всё ей необходимое, и армию железнодорожную, подвозящую это к фронту… Для правильной работы этих армий они должны быть подчинены той же железной дисциплине, которая устанавливается для армий фронта»[135].

Соображения в принципе правильные для страны, которой необходимо напрягать все силы для борьбы с врагом. Впоследствии, в годы Гражданской войны, большевики провели аналогичные и даже более жёсткие мероприятия для победы над врагом — только теперь уже не национальным, а классовым. Но в то время, в 1917 г., в обстановке взаимного недоверия и вражды классов, проведение мер, предлагавшихся Корниловым, само по себе неминуемо стало бы причиной массового неповиновения властям и началом Гражданской войны.

3 августа 1917 г. Корнилов приехал в Петроград для доклада Временному правительству своих предложений. Смягчив под влиянием своих политтехнологов некоторые из условий от 16 июля, Корнилов по-прежнему настаивал на трёх главнейших пунктах: введении по всей России юрисдикции военно-революционных судов с правом вынесения смертных приговоров не только на фронте, но и в тылу; восстановлении полной власти военачальников над солдатами; ограничении рамок деятельности армейских комитетов исключительно хозяйственными вопросами.

Предварительно ознакомившись с запиской Корнилова, Керенский убедил того не выступать с ней открыто на заседании правительства, так как это могло бы сильно восстановить против Корнилова общественное мнение. Сохранить Корнилова на посту Верховного было бы тогда затруднительно. Как признавался сам Керенский, «доклад… заключал в себе ряд мер, большая часть которых была вполне приемлема; но они были так формулированы и поддержаны такими аргументами, что оглашение доклада привело бы к обратным результатам»[136]. Таким образом, Керенский ни тогда, ни впоследствии не скрывал, что сам был сторонником жёстких мер.

Во время заседания правительства, где Корнилов по настоянию премьера ограничился чисто военными вопросами, Керенский сделал ещё один шаг, дезавуировавший в глазах правых солидарность с левыми коллегами по кабинету. Он через Савинкова предупредил Корнилова, что сообщаемые тем стратегические сведения могут стать… известны противнику (явный намёк на «немецкие контакты» Чернова). Для Корнилова было дико, что в правительстве Российского государства Верховный главнокомандующий не может открыто, не опасаясь измены, высказываться по вопросам обороны страны. Этот случай ещё больше убедил его в необходимости освободить «государственно мыслящую» часть кабинета министров от влияния членов, связанных с Советами. Отсюда было недалеко до мысли вообще освободить страну от такого правительства и самому стать у власти.