— Щенок.

— Очень молод? — уточнил я, вопреки очевидности отказываясь принимать «щенка» на свой счет.

Моя беспримерная тупость ввергла Афанасия Ефремовича в новый приступ отчаяния. Но он его мужественно поборол:

— Такие и в семьдесят умирают недорослями.

— Род занятий?

— Неудавшийся богомаз. Мнит себя художником. И сыщиком. И поборником справедливости. Бездельник. Пьет. Дрянцо.

С меня было довольно. Я потребовал адрес Балясникова. Спирин дал мне его с видом человека, одобряющего тот факт, что я наконец-то нашел себе более подходящую компанию и теперь, Бог даст, перестану мешать ему заниматься серьезным делом. Выходя от него, я почувствовал, что уши мои, казалось навсегда остуженные временем, горят так, будто мне снова двенадцать.

Вчера у Ольги Адольфовны был день рождения. По этому случаю она соорудила фантастический пирог с четырьмя начинками: мясом, рыбой, фруктами и тертым маком. Все это в дрожжевом сдобном тесте — гигантский пышный прямоугольник, которого достало бы, чтобы утолить голод целому взводу солдат. Если прибавить к этому отменное домашнее вино из белой черешни, чем не лукуллов пир?

Почтить новорожденную и ее кулинарный шедевр явились супруги Чабановы, Аркадий Петрович под руку со знойной черноглазой Эльзой Казимировной. Баскаков тоже притащился, хотя Муся сердито требовала, чтобы его «отгласили» — сей глагол, по-моему изобретенный ею самой, как бы предполагает, что нечего церемониться: если можно пригласить в гости, то и отгласить столь же просто и легко. Несмотря на праздничный повод, Баскаков был в своем обычном смрадном рубище, и, когда Ольга Адольфовна предложила ему, прежде чем сесть за стол, помыть руки: «Смотрите, они же у вас в крови!» — ответствовал с примерным хладнокровием: «А, ничего, это я третьего дня козла резал».

Приехали Корженевский и харьковская подруга хозяйки Раиса Владиславовна, дама немалой приятности, с дочкой Светланой. Величавый Ксенофонт Михайлович, похожий на бога Саваофа, хотя обещал быть, так и не появился. Званы были и мы с Тимониным. Робкий Тимонин уклонился, а я пошел, хотя отвычка от званых вечеров не замедлила сказаться — первые полчаса я люто завидовал Тимонину и, если бы меня вместе с табуретом не задвинули в угол, откуда не выбраться, непременно бы сбежал.

Однако разговоры присутствующих мало-помалу стали развлекать меня. Скорее всего, непохожестью своею на то, о чем и как сии персонажи вели бы речь всего лет десять назад, если представить, что в ту пору судьба свела бы их за одним столом. Положим, и это едва ли было бы возможно. Не перевернись мир, скажем, те же Чабановы не могли бы оказаться в этом доме гостями. Полька Эльза глупа до идиотизма: если бы она свободнее изъяснялась по-русски, ее речи были бы просто нестерпимы. Что до ее супруга, этот далеко не дурак, но трудно представить себе что-нибудь вульгарнее его манеры говорить даже самые обыденные вещи с таким видом, будто за ними скрывается величайшая непристойность. «Передайте, пожалуйста, солонку» в его устах звучит двусмысленнее, чем «Пойдемте на антресоли!» в устах разрезвившегося пехотного капитана.

Баскаков, хотя встарь он не только руки мыл, но и отличался щегольством, волокитством и владел отличным магазином дамской обуви, тоже вряд ли мог быть принят как друг в доме господина Трофимова. Но главное, барышни. Бедные созданья! Самолюбивое жеманство Светланы и дерзость Муси были бы тогда одинаково немыслимы. Что до тем застольной беседы, они в ту пору не привиделись бы собравшимся и в страшном сне.

— Поразительный урожай яблок в этом году, — заметила Раиса Владиславовна. — Что вы думаете делать с таким количеством?

— У меня, что ни год, все сгнивает, — заныл Баскаков. — Я стар, мне давно не под силу все это, и моя нищета…

— Продавать буду, — бесцеремонно перебила Муся. — На станцию носить к поездам. Я еще в Гражданскую неплохо этим промышляла! У нас есть одна яблоня — ужасный сорт, плоды красивые, а есть совершенно невозможно. Так я их наловчилась мешочникам сбывать. Они потом, как попробуют, начинали в меня этими яблоками швырять. А яблоки твердые, как камни, им ничего не делалось. Я их соберу и опять так же продам! Но тем, кто мне нравился, я тихонько шептала, что они несъедобные. Для них у меня другие были. Зеленые, невзрачные, но такие сладкие!

Покачав головой, Раиса Владиславовна постаралась придать разговору более благолепное направление:

— Но их же сначала собрать надо. Вам не справиться!

— Мы с Костровыми договорились, — сказала Ольга Адольфовна. — Они соберут весь урожай и возьмут за это половину.

— Половину! — простонал Баскаков, хватаясь за голову.

Чабанов лукаво усмехнулся:

— Ой, щедро, безрассудно щедро! И зря вы, дорогая, связываетесь с этими Костровыми. Она — сущая мадам Телье, он… неужели вы верите, что он действительно ее племянник?

— Какое мне дело до их родства? Меня интересуют яблоки…

— А я построил новые клетки для кроликов! — ни с того ни с сего оповестил собравшихся Чабанов. — Да не простые! По чертежам, взятым из специального руководства! Это последнее слово науки. Так что я теперь ученый, такой опытный, что и сказать страшно. — Аркадий Петрович более чем игриво оглядел дам, как бы намекая, что обладает познаниями куда более упоительными, нежели те, что касаются строительства клеток.

— Я видела. Они развалятся, — снова подала голос Муся.

— Противная девчонка, с чего ты взяла?

— Можно подумать, я не знаю, что такое кролики! Не пройдет и месяца, как ваши хваленые клетки рассохнутся от кроличьей мочи, и тогда…

— Ты удачно выбрала застольную тему, — заметила Ольга Адольфовна. — Поздравляю.

— Тему выбрала не я, а он! — с живостью парировала Муся. — И вообще вы слишком верите книгам, Аркадий Петрович. Когда вы по науке откармливали индюка, я только увидела это, как сразу же все поняла. Вы помните? «Несчастная птица! — сказала я. — Она не доживет до Пасхи!» И что же? Я оказалась права! А когда вы купили за бешеные деньги лисенка, чтобы завести у себя пушную ферму, как будто лисы могут размножаться почкованьем…

— Муся! — простонала новорожденная.

— Если бы Аркадий не тратил деньги на хозяйство, мы бы жили, как цари, — изрекла Эльза.

— Если бы ты не была плохой хозяйкой, у которой решительно все пропадает… — начал супруг с такой шаловливой ужимкой, что можно было подумать, будто Эльза утратила нечто весьма пикантное.

— Ты намекаешь про белье! Да! Я повесила его сверх забора! — нервно вскричала жена. — Как мне думать, что есть люди, чтобы взять чужое! И ты не должен говорить про белье здесь! Не забывай, мы находимся в публичном доме!

— Вы, очевидно, хотите сказать «в общественном месте», — ласково прогудел Корженевский, приходя на помощь незадачливой соотечественнице.