– Угадай, мама, сколько мне лет?

– Десять.

– Нет.

– Тридцать восемь?

– Нет.

– О, я знаю! – говорила она, растягивая слова, так что Амар наклонялся ближе, чтобы услышать ответ: – Сто пятьдесят шесть.

Громкий смех, а потом его слова:

– Нет. Дам тебе подсказку.

– И какую же?

– Пять.

Она каждый раз улыбалась. У нее не хватало сил и терпения научить его всем тонкостям правильной подсказки.

– Хм… – произносила она, похлопывая пальцами по щеке, в подражание его задумчивому лицу, и он с любопытством ждал, пока она скажет: – Пять?

– Да!

Он захлопал в ладоши, набрал полный рот еды и, помедлив, попросил ее играть дальше. И все начиналось сначала:

– Угадай, сколько мне лет, мама?

Сто раз. Если не больше. Она снова и снова чувствовала себя завороженной ими и своей к ним любовью. Сколько всего было потеряно? Она никогда этого не запоминала. Никогда не могла поймать фотокамерой.

Хадия с громким хлопком закрывает книгу. Звук доносится до Лейлы. Хадия немного откидывается назад, словно сделала нечто великое и очень устала. «Пусть этот момент станет чем‐то значительным, – молится Лейла. – Пусть каждый из нас его запомнит».

– Еще раз, – говорит сын.

– Еще раз?

– Да. Мне понравилось.

Лейла подумывает подойти к ним и стряхнуть наконец чары, завладевшие ею. Но в этом нет необходимости. Хадия оглядывает библиотеку с какой‐то тревогой и ожиданием, но когда она отыскивает глазами Лейлу, то сразу успокаивается и улыбается, а потом тянется за другой книгой и предлагает брату почитать теперь ее. Амар соглашается не сразу. Сдувает со лба волосы, чтобы показать, как он недоволен. Но все же кивает, снова ложится сестре на руку и позволяет продолжать.

* * *

Он ждет Амиру в туннеле под мостом. Прислоняется головой к неудобному бетонному откосу. Они приходят сюда, когда у обоих мало времени. Это единственное место встреч, до которого она может добраться пешком. Туннель расписан граффити, и под наслоениями краски есть его собственные, которые он нанес баллончиком со спреем в компании ее братьев. Это их имена. Все смеялись над тем, с какой легкостью они смогли оставить на стене свой след.

После пяти дней полного молчания увидеть ее имя в электронной почте вчера вечером было настоящим облегчением: «Туннель, завтра, три часа дня. Не отвечай», – написала она.

Конечно, все это время он сам не свой. Почти ничего не ест, просыпается утром неуверенный, спал ли он вообще. Гадает: неужели она каким‐то образом узнала, что он пьет, курит сигареты и травку? Он не лгал ей. Но не рассказывал правду, тем более что ей бы в голову не пришло расспрашивать его о таком! А может, она просто устала от ожидания. Поняла, что все его обещания не будут выполнены. Он провалился на последнем экзамене по химии, но побоялся ей сказать. Еще одна плохая оценка. Каждый семестр он боялся, как бы она не узнала о том, что он не сможет перевестись по ее оптимистичному плану. Третью ночь подряд его электронные письма оставались без ответа. Он удирал из дому вместе с Саймоном, с которым сблизился после смерти Аббаса. Сблизился в том смысле, что им не приходилось уговаривать друг друга хорошо провести время. Он всегда мог рассчитывать на то, что Саймон приедет по звонку и с уже готовым планом. Вместе с Саймоном он уезжал в один из ресторанов приятеля его отца, где они прокрадывались на крышу и часами сидели там, свесив ноги, передавая друг другу косячок, глядя на звезды, пока небо не опустеет и его темнота не сменится белизной.

Только что прошел дождь. В воздухе сгустился туман, но в туннеле сухо, если не считать лениво текущего ручейка под ногами. Когда она придет? Что ему скажет?

Уже половина четвертого. Он подтягивает колени к подбородку, кладет на них голову. «Если дело в выпивке, я брошу. Если речь идет об оценках, не будет ли твой отец возражать насчет другой карьеры? Я сделаю все».

Он прижимает большой палец к брови, пытаясь успокоиться. И тут – наконец! – эхо ее шагов, когда она спускается по неровным ступенькам. Она не таится. Он вдруг ловит себя на мысли, что впервые с тех пор, как они беседуют… нет, впервые с тех пор, как осознал, что она есть на свете… впервые не хочет, чтобы она приходила. Но она уже стоит у входа, и не важно, что скажет ему. Он почти не думает о Боге, ему никогда не приходит в голову благодарить Его, но сейчас он Его благодарит.

– У меня не очень много времени – мама записана к доктору, и они заставили Кемаля сторожить меня до тех пор, пока ему не пришлось идти в школу, поэтому я и опоздала.

Она не переступила через ручеек, чтобы сесть рядом. На ней светло-голубое платье, которого он раньше не видел: длинные складки от талии до щиколоток, словно она проснулась и подумала, что сейчас лето, а не какое‐то другое время года. Волосы взъерошены и собраны в конский хвост. Выбившиеся пряди упали на плечо. Она тяжело дышит – должно быть, бежала. Но самое странное в ней не платье и не манера держаться, а ее глаза, распухшие и красные. Судя по тому, что вода в лужах у входа мелко рябит, снова пошел дождь.

– Амар, – говорит она, и он не поворачивается, чтобы взглянуть на нее. От каждой упавшей в лужу капли расходятся круги. – Мама знает.

Он сглатывает слюну и закрывает глаза. Над ними проезжает машина, и шум мотора грохотом отдается в туннеле.

– Откуда?

– Понятия не имею.

– Мы делали все, чтобы никто нас не увидел.

– Делали.

– Возможно, это всего лишь подозрение.

– Она знает подробности.

– Не будем рисковать. На несколько недель перестанем встречаться. Она забудет.

Амира молчит. Треплет конец белого пояса платья, туго-туго наматывает его на запястье. Он смотрит на ее запачканные туфли. Если мать, вернувшись домой, увидит их, то поймет, что она уходила из дому.

– Я хотела встретиться сегодня, потому что нужно было сказать тебе лично. Думала, что обязана сделать это ради нас обоих.

Он догадывался, что все закончится, и, может быть, поэтому ему было легче по‐прежнему сбегать из дому по ночам, прятать бутылку в корзине с грязным бельем на случай, если захочется выпить перед сном. Он мог стараться лучше, но не делал этого. Она говорит и говорит, но иногда останавливается и шмыгает носом. Она просит его взглянуть на нее, но он не хочет на нее смотреть. Ее платье доходит до щиколоток, и, стоит ей пошевелиться хоть немного, юбка покачивается.

– Ты ничего не ответишь?

Какое несчастье, что одному человеку подвластно влиять на ход жизни другого. Он мог бы посмеяться над этим. Но он никак не может придумать, что сказать. И ему приходит в голову, что тому, кто любит меньше, легче выразить свои мысли.