Перед монастырем раскинулась небольшая лужайка, скрытая в тени древних раскидистых дубов. Большие деревья, подобно ведьмам, плясали вокруг фонтана, извергающего воду в огромную каменную чашу. Позади тянулись акры возделанных сельскохозяйственных угодий. Я разглядел кукурузу, огурцы, рощи цитрусовых и олив, пастбище для овец и виноградники, однако на этом все не заканчивалось. На земле трудились немногочисленные фигурки в белом. Вдалеке сердитыми осами гудели тяжелые машины.

– Здорово, правда? – спросил Хоутен, снова двигаясь в путь.

– Красиво. Словно из другой эпохи.

Шериф кивнул:

– В детстве я забирался на горы, чтобы хоть одним глазком взглянуть на монахов – они в любую жару носили длинные коричневые рясы. Никогда ни с кем не разговаривали и не имели никаких дел с жителями города. Ворота всегда были заперты.

– Наверное, это прекрасно – вырасти в таком месте.

– Это еще почему?

Я пожал плечами:

– Свежий воздух, свобода.

– Свобода, значит? – Хоутен горько усмехнулся. – Сельское хозяйство – это другое название рабства.

Стиснув зубы, он с неожиданной яростью пнул камень. Почувствовав, что я задел оголенный нерв, я поспешил переменить тему:

– Когда монахи ушли отсюда?

Прежде чем ответить, шериф сделал глубокую затяжку:

– Семь лет назад. Поля заросли. Кустарник, ежевика. Несколько корпораций подумывали о том, чтобы приобрести землю – устроить место отдыха для руководства и все такое, – но все отказались от этого. Постройки совсем неподходящие – комнаты больше похожи на тюремные камеры, отопления нет, с виду церковь, как ни крути. Стоимость перестройки была бы слишком высока.

– Однако для «Прикосновения» это место подошло идеально.

Хоутен пожал плечами:

– В нашем мире каждый найдет что-нибудь свое.

Входная дверь была скруглена сверху – прочные доски, скрепленные широкими железными полосами. За ней находился трехэтажный вход с белыми стенами и полом из мексиканского камня, освещенный проникающим сверху солнечным светом. Терпкий аромат благовоний говорил сам за себя. Воздух был прохладный, чуть ли не ледяной.

За деревянным столом перед двустворчатыми дверями, также скругленными сверху и скрепленными железными полосами, сидела женщина лет шестидесяти. Над дверями висела деревянная табличка, гласящая: «Святилище». Волосы женщины, забранные в хвостик, были стянуты кожаным шнурком. Она была в коротком прямом платье из небеленой холстины, в сандалиях на босу ногу. Лицо ее, обветренное, открытое и приятное, было начисто лишено косметики и других притворств. Руки лежали на коленях. Женщина улыбнулась, вызвав у меня в памяти прилежную школьницу. Любимицу учителя.

– Добрый день, шериф.

– Привет, Мария. Хотелось бы увидеть Благородного Матфея.

Женщина изящно встала. Платье едва доходило ей до колен.

– Он вас ждет.

Она провела нас по длинному коридору слева от святилища, украшенному лишь пальмами в горшках, расставленными через десять шагов друг от друга. Коридор заканчивался дверью, которую женщина открыла перед нами.

Полутемное помещение за дверью с трех сторон было заставлено книжными шкафами. Пол был из сосновых досок. Аромат благовоний усилился. Стола не было, только три простых деревянных стула, расставленных равнобедренным треугольником. В вершине треугольника сидел мужчина.

Высокий, худой, сухопарый, в рубахе и брюках, перехваченных тесемкой, из той же самой небеленой холстины, что и платье Марии. Ноги были босые, но на полу у стула стояли сандалии. Волосы приобрели восковую белизну, приправленную янтарем, свойственную некоторым блондинам, достигшим зрелого возраста, и были коротко подстрижены. Борода была чуть темнее – больше янтаря и меньше снега – и свисала на грудь. Борода роскошно вилась, и мужчина поглаживал ее, словно любимое животное. Лоб был высокий и покатый, и чуть ниже линии волос я разглядел морщину – глубокую впадину, в которую можно было засунуть большой палец. Глаза, спрятанные в глубоких глазницах, имели серо-голубой цвет, такой же, как у меня. Но мне хотелось верить, что мои излучают больше тепла.

– Пожалуйста, садитесь. – Голос был сильный, с металлическими нотками.

– Благородный Матфей, это доктор Делавэр. Доктор, позвольте представить вам Благородного Матфея.

Громкий титул прозвучал нелепо. Я поискал на лице у Хоутена веселье, но он оставался совершенно серьезным.

Благородный Матфей продолжал поглаживать бороду. Он застыл в неподвижной созерцательности, словно человек, который чувствовал себя в тишине уютно.

– Спасибо за содействие, – натянуто произнес Хоутен. – Хочется надеяться, мы проясним это недоразумение и двинемся дальше.

Белая голова опустилась и поднялась в кивке:

– Помогу всем, чем смогу.

– Доктор Делавэр хотел бы задать вам кое-какие вопросы, после чего мы пройдемся по территории.

Благородный Матфей по-прежнему сидел без движения, если не считать поглаживание бороды.

Хоутен повернулся ко мне:

– Вам командовать парадом.

– Мистер Мэттьюс… – начал было я.

– Просто Матфей, пожалуйста. Мы воздерживаемся от титулов.

– Матфей, я не собираюсь лезть в ваши дела…

Он остановил меня взмахом руки:

– Я прекрасно осведомлен о характере вашего визита. Спрашивайте все, что считаете нужным.

– Благодарю вас. Доктор Мелендес-Линч считает, что вы имеете какое-то отношение к тому, что Вуди Своупа забрали из клиники, и последующему исчезновению его родителей.

– Безумие большого города, – сказал гуру. – Самое настоящее безумие.

Он повторил это слово, словно проверяя, подходит ли оно в качестве заклинания.

– Я буду очень признателен, если вы поделитесь своими теориями на этот счет.

Шумно вздохнув, Мэттьюс закрыл глаза, открыл их и заговорил:

– Я ничем не могу вам помочь. Эти люди живут своей жизнью. Как и мы. Мы едва были с ними знакомы. Мимолетные встречи – разминулись друг с другом на дороге, с обязательными улыбками. Раз или два мы покупали у них семена. Летом в первый год нашего пребывания здесь девушка из их семьи работала посудомойкой.

– Временная работа?

– Совершенно верно. Вначале мы еще не были самодостаточными и приглашали поработать местную молодежь. Насколько я помню, эта девушка работала на кухне. Терла, скоблила, готовила печи для использования.

– И какой она была работницей?

Узкая щель улыбки разорвала бороду цвета ваты с карамелью:

– По нынешним меркам мы живем достаточно аскетично. Молодежь это не привлекает.