Выражение сострадания в письме, написанном в горячке боя, необычно для боевого генерала. Воспоминание и обстоятельства диктуют истинному пруссаку линию поведения, следуя которой он едва ли может позволить себе глубокие размышления о страданиях в момент сражения. Циники вполне могут охарактеризовать эти слова Гудериана как крокодиловы слезы, пролитые человеком – типичным продуктом прусской военной машины. Это не в характере Гудериана: его письма проникнуты неподдельной искренностью. То же самое можно сказать и о тех местах в его книге, где Гудериан размышляет, и о его беседах. Конечно, он гордился своими достижениями в области управления войсками, выразившимися в деструктивном эквиваленте, но это гордость в абстрактном смысле. Гудериан никогда не испытывал расовой ненависти и с отвращением относился к разрушению и прочим отрицательным последствиям военных действий.

Ссылка, сделанная в том же письме, на «изменение направления» нуждается в комментарии. Сверху, от Гитлера, исходили противоречивые, путанные приказы, хотя в то время об этом знала лишь верхушка военного командования. Гальдер оставался последовательным в своем требовании: «…Целью наших операций должно стать уничтожение оставшихся сил противника». Гитлер, с другой стороны, заставил Браухича подчиниться своей воле, 6 июня потребовав от него: «…Во-первых… овладеть Лотарингским железорудным бассейном, чтобы лишить Францию ее военной промышленности». Очень странное пожелание в свете вполне очевидных указаний на то, что Франция уже повержена и никак не может помешать Германии взять все, что ей было нужно, чуть ли не тотчас же. Кроме того, Гитлер игнорировал тот логический аргумент генерального штаба, что оккупация территории имеет смысл лишь после уничтожения вооруженных сил врага. В данном контексте конфронтация становилась бессмысленной, так как через несколько дней Франция обратилась с просьбой о перемирии. В перспективе это означало установление фундаментального принципа, в будущем Гитлер станет вмешиваться в рутинные вопросы планирования операций сухопутных сил и в сфере стратегии и тактики настраивать одних сотрудников генерального штаба против других. Власть и влияние начальника генерального штаба уменьшились, а главнокомандующий сухопутными войсками и вообще потерял всякий вес – все это позднее далеко не лучшим образом отразится на деятельности Гудериана.

Для последнего, тем временем, почти ежедневное дерганье, смена целей с необходимых на престижные являлись скорее источником раздражения, чем тревоги. Однажды ему приказали свернуть в сторону и взять Верден, а затем Сен-Мийель – названия, воскресившие в памяти прошлое, – вместо того, чтобы продолжать идти кратчайшим путем к целям, достижение которых привело бы к уничтожению сил противника. Естественно, по мере ослабления сопротивления французов, становилось все легче преодолевать эти трудности. Гудериан решил поступить так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. 39-й корпус двигался в стратегически желательном направлении, а 41-й корпус использовался Гудерианом в качестве «пожарной команды» для выполнения побочных задач. Гибкое реагирование дает лучшие результаты, но возможно лишь при наличии резервов. 17 июня, когда Гудериану исполнилось 52 года, 39-й корпус достиг Понтарлье, расположенного на швейцарской границе, но это было символической случайностью, если учесть, что в предыдущий день две танковые дивизии этого корпуса совершили непростой поворот на 90° в северо-восточном направлении.

Задействовав одновременно оба корпуса, Гудериан повел наступление широким фронтом в Эльзасе и завершил самое большое окружение за всю кампанию. В этой операции участвовали также войска 7-й армии, наступавшие с востока. В плен угодило свыше 400 тысяч французских солдат, включая гарнизоны линии Мажино. Их вклад в оборону своей страны оказался практически равным нулю.

Этот маневр, по сути дела являвшийся блестящей операцией с точки зрения военного искусства как по своему замыслу, так и по исполнению, остался фактически незамеченным в истории, – возможно, потому, что Гудериан и Неринг осуществляли такие сложнейшие операции с кажущейся простотой, или же он остался в тени более значительных последующих событий. Однако, когда в будущем подобные маневры выполняли Паттон или Монтгомери, их мастерство превозносили до небес. И все же, пальма первенства в создании методов, сделавших такие операции возможными, принадлежат именно Гудериану.

Перемирие было подписано в Ретонде 22 июня. Гитлер и Германия купались в лучах славы, отблески которой упали и на Гудериана. Внезапно он стал известным всей стране, герой, восхваляемый пропагандистами за существенный вклад в победу. За 13 дней боев группа «Гудериан» взяла в плен 250000 солдат армий противника. Йозеф Геббельс и его люди пели Гудериану дифирамбы и организовали его выступление по радио. Гудериан писал Гретель: «Как замечательно, что ты слышала мою речь. Я был очень доволен, что мне удалось выступить». У него появилась уйма поклонников, засыпавших его письмами. «На днях бывший ефрейтор, ветеран Первой мировой войны прислал мне в подарок гармонику со своей фабрики. Доброта некоторых людей просто поражает». Как только кампания закончилась, Гудериан приказал своему офицеру по пропаганде, Паулю Дирихсу, отыскать фильмы о ней и показать войскам. Позднее из этого киноматериала сделали документальную ленту, расхваливавшую талант Гудериана и танковые войска. Он никогда не забывал рекламировать свой род войск (и таким образом себя) в пику тем, кому подобный триумф был не по нраву. Однако, как указывает Дирихс: «Хотя Гудериан сознавал все значение своего успеха, это не вскружило ему голову».

Мысли Гудериана обращались к более серьезным вещам. В частности он искренне надеялся, что Британия откажется от продолжения войны. Этой надежде было вскоре суждено умереть: англичане и не думали заключать мир с Гитлером, однако ни Гудериан, ни кто-либо другой из немцев не знали тогда, что Гитлер разрабатывал планы, полностью исключавшие мир.

Гудериан и сам проявлял то же нетерпение, что и фюрер. 27 июня он поделился своими взглядами с генералом Риттером фон Эппом, заехавшим к нему во время инспекционной поездки на фронт. Гудериан объяснил Гретель, что они обсуждали «колониальные вопросы».

Так оно и было, поскольку Эпп слыл экспертом в этой области, однако дискуссия вышла за рамки этой темы, когда ее участники стали обсуждать, какой курс избрать, если Британия продолжит борьбу, и как перенести боевые действия на территорию врага. Это отражено на страницах «Воспоминаний солдата» и стоит упоминания, как показатель позиции Гудериана в этом вопросе. Он также продемонстрировал здесь умение точно анализировать стратегическую ситуацию при неустойчивом балансе сил в то время, когда побежденные французы обратили свой гнев на своих британских союзников, а итальянцы уже вступили в войну на стороне Германии. После войны Гудериан утверждал: «Ввиду недостаточности нашей подготовки в воздухе и на море, которая была явно ниже того, что требовалось для вторжения [в Англию], необходимо было найти другие средства для нанесения нашему противнику такого ущерба, чтобы он пошел на мирные переговоры».

Он продолжал: «Тогда мне представилось, что мы можем добиться мира в ближайшем будущем прежде всего немедленным наступлением до устья Роны, а затем, захватив французские средиземноморские базы, высадиться вместе с итальянцами в Африке, в то время, как отборные воздушно-десантные войска люфтваффе захватывают Мальту. Если французы захотят участвовать в этих операциях, тем лучше. Если откажутся, значит, мы и итальянцы будем продолжать войну одни, но продолжим сразу же. Нам была известна слабость британцев в Египте в тот период. В Абиссинии итальянцы все еще имели сильную группировку. Мальта была плохо подготовлена к отражению нападения с воздуха. Мне казалось, что все благоприятствует развитию операций по этому сценарию, и я не видел никаких слабых мест. Присутствие в Северной Африке четырех-шести танковых дивизий дало бы нам такое подавляющее преимущество, что любые британские подкрепления неизбежно прибыли бы слишком поздно».