В победе немцев уже никто не сомневался. Те могли высчитать количество живой силы и техники, потерянных союзниками, по остовам танков, бронемашин, самолетов и по количеству пленных. Кроме того, в их распоряжении находились данные радиоперехвата. Все это позволяло составить достоверную картину состояния импровизированной линии обороны, простиравшейся от линии Мажино до Абвиля. Германское командование знало, что эта оборона не была глубоко эшелонированной, и союзникам крайне не хватало мобильных бронетанковых войск. Такая осведомленность в определенной степени облегчала им выполнение следующей задачи. Наконец-то разработка планов наступления в южном направлении происходила в атмосфере гармонии. Гудериан наладил отношения с Бушем и Клейстом, а те, к его удовольствию, не скупились на похвалы. Мир царил и в его отношёниях с Рундштедтом, которому подчинялись 12-я армия и танковая группа «Гудериан». Слабые места противника определялись довольно легко. Немецкие военачальники позволили себе расслабиться. Ими овладело чувство чуть ли не самоуверенности. Наступление должно было начаться после того, как после напряженных боев последних недель группы армий приведут себя в порядок и закончат перегруппировку. Группа армий «Б», находившаяся на правом фланге у моря, пошла в наступление 5 июня, а группа армий «А» оставалась на месте до 9 июня. Кроме того, пехоте была предоставлена возможность восстановить свой авторитет. Она должна была идти в авангарде и проделывать в обороне противника бреши для танковых дивизий.

За успех иногда приходилось платить немалую цену. Французы и горсточка британских дивизий сражались упорно, в боях южнее Амьена 6-го и 7-го июня они изрядно потрепали группу Клейста. Первым осуществил прорыв и вышел на оперативный! простор корпус Гота, наступавший по краю правого фланга. В неудержимом порыве он ринулся на Руан, Гавр и Шербур. На острие атаки с характерной для нее напористостью двигалась 7-я танковая дивизия под командованием Роммеля. 9 июня Гудериан намеревался воспользоваться первоначальным успехом пехоты, форсировавшей реку Эн и канал Эн между Шато-Персьен и Атгиньи, однако дела пошли не так хорошо, как он надеялся. На рассвете пехота с огромным трудом форсировала реку и захватила только один маленький плацдарм в Шато-Персьен. В остальных местах все подобные попытки потерпели неудачу. Передовые подразделения 1-й танковой дивизии смогли начать переправу на плацдарм лишь с наступлением темноты. Весь день Гудериан неустанно сновал из одного места в другое, собирая информацию о передвижении пехоты и пытаясь скоординировать свои будущие операции с ее командованием. В ходе этой деятельности он кое-кому перешел дорогу. Последовало нелицеприятное выяснение отношений с Листом, ошибочно полагавшим, что бездеятельность танковых экипажей, которые должны наступать, – результат непослушания Гудериана. Это было символично. Хотя Лист быстро убедился в своей ошибке, многие старшие командиры продолжали придерживаться мнения, что Гудериан будет саботировать их планы, лишь бы доказать превосходство своего рода оружия над пехотой. Они постоянно были готовы выискивать примеры нарушения им субординации, благодаря которым Гудериан к этому времени уже успел заработать репутацию непослушного упрямца.

То, что Гудериан занимал теперь пост, по значению равный посту командующего армией, не играло никакой роли. В отличие от Клейста в первые дни мая, он часто бывал на передовой, побуждая к решительным действиям всех командиров, начиная от полковых- и кончая корпусными, а также подбадривал рядовых бойцов.

Его подчиненными это легко могло быть воспринято как вмешательство в их компетенцию. Однако если такая интерпретация и имела место, то очень редко. Во-первых, его подчиненные теперь почти не нуждались в понуканиях, а во-вторых, им было ясно, что главная цель Гудериана – скорейшее согласование их действий с передвигающимися соединениями при помощи своей, более эффективной системы связи. Этим он помогал сэкономить драгоценное время, минуя промежуточные инстанции командования.

В боях, разгоревшихся южнее Ретеля, было еще раз продемонстрировано превосходство мобильной бронетехники. Там, где пехота наступала без поддержки, французам часто удавалось задержать ее. Как только в дело вводились танки, наступление развивалось успешно. Там, где немцы теряли время, и французы успевали организовать контрудары танками, даже если в них участвовало небольшое количество танков типа В1, – в наступлении возникала заминка, длившаяся до тех пор, пока не решался исход танкового боя. Оправившись от шока первых поражений и победив в себе робость и неуверенность, сковавшие их действия под Седаном, французские танкисты теперь оперативно реагировали на каждый прорыв немцев. Бои неизменно заканчивались победой немцев, и решающим фактором являлись преимущества в числе, боевой выучке и тактике. Что же до технических характеристик, то здесь немецкие танки не отличались в лучшую сторону. Гудериан лично провел несколько испытаний с трофейными французскими танками типа В1 при помощи французской 47-мм противотанковой пушки, превосходившей немецкий аналог калибра 37-мм, и обнаружил, что спереди танк типа В1 неуязвим. Снаряды отскакивали от его лобовой брони, подбитые немецкие танки и орудия близ Жанвиля подтвердили мнение Гудериана, что немецкая броня слишком тонка, а орудия обладают недостаточной пробивной силой.

Вскоре оборона французов была взломана, и немецкие танковые соединения вырвались на оперативный просмотр. Пытаясь остановить эту лавину, французское командование бросило в бой последние остатки своих мобильных дивизий, что, конечно же, не могло спасти Францию от поражения, на которое страна была обречена после поражения при Седане. После кратковременного подъема моральное состояние французских войск резко ухудшилось. Нет необходимости во всех подробностях воспроизводить рывок танковой группы «Гудериан» к швейцарской границе. Впечатлений, выбранных наугад, вполне достаточно. 11 июня Гудериан наблюдал за тем, как 1-я танковая дивизия брала Бетенвиль, действуя четко и слажено, как на учениях. Это была классическая атака танков в сопровождении пехоты, поддержанная огнем артиллерии. В его памяти всплыл сентябрь 1914 года, когда после поражения на Марне он прибыл сюда в гнетущем настроении духа, лишившись своего подразделения и личных вещей и оставшись только, в чем был. Тогда Гудериан узнал о рождении своего первого сына. Теперь он был победителем, окруженным торжествующим войском, а его сын находился в числе раненых. В письме к Гретель, написанном 15 июня, на следующий день после падения Парижа, Гудериан суммирует свои впечатления от развивающейся ситуации, такой, какой он ее видел:

«Недавно я писал тебе, что фронт пришел в движение. Вчера взят Шамон, а сегодня Лангр. Полагаю, что мы прорвались, и надеюсь, что сегодня мы достигнем Безансона. Это будет большим успехом, который окажет регрессирующее воздействие на всю линию Мажино и будет иметь политические последствия. Я очень рад этим достижениям, ставшим возможными, несмотря на огромные трудности, связанные с постоянными изменениями направлений. Борьба со своим собственным начальством иногда отнимает больше сил, нежели война с французами».

«Страна в катастрофическом состоянии. В результате принудительной эвакуации страдания беженцев неописуемы. Весь домашний скот погибает. Повсюду беженцы и французские солдаты занимаются грабежом. До сих пор мы почти не встречали гражданского населения. Средние века были более гуманными по сравнению с настоящим временем».