Весной 1774 года Людовик, по-прежнему в компании Жанны, поселился в Трианоне. Казалось, его охватила какая-то странная усталость: он больше ничего не желал, даже присутствие самой Жанны не приносило ему обычного успокоения. Вернувшись с прогулки в карете по окрестным лесам, Людовик почувствовал озноб. Ночью его врач разбудил Дюбарри. Фаворитка немедленно примчалась и села рядом с любовником, полная решимости не покидать его. Спустя несколько часов больного перевезли в Версаль, где его окружила толпа врачей, неспособных помочь ему. Их количество, раз уж не было качества лечения, внушало королю доверие.

Естественно, дочери короля постарались прежде всего удалить от отца фаворитку. Но король потребовал, чтобы она осталась рядом с ним, и не захотел никакой другой компании. Вокруг августейшего пациента нервно суетились шесть лекарей, пять хирургов и три фармацевта. Но все они не смогли принести больному ни малейшего облегчения. Но, как рассказал очевидец, король «пожелал, чтобы их было еще больше, каждому их них разрешал щупать пульс по шесть раз в час, а когда этого многочисленного медицинского консилиума не было в комнате, вызывал их к себе, чтобы постоянно находиться под присмотром врачей».

Все тот же очевидец сообщает, что монарх не ограничивался контролем за пульсом, каждый из врачей имел право посмотреть на его язык, «который он высовывал на целый фут». И каждый восхищался цветом и видом королевского языка. Одновременно проходил церемониал кровопусканий, которые еще больше ослабили пациента. Два кровопускания были уже сделаны, третье означало, что король стоял на пороге смерти, а следовательно, Жанна должна была уехать из замка. Это была жестокая дилемма для лекарей: если их решение вынудит графиню уехать, а король поправится, достопочтенные врачи могли дорого заплатить за это. Стараясь не скомпрометировать себя, медики передумали делать кровопускание и предписали королю помыться. В то время это было очень модное лечение… и такое же неэффективное. И тут, словно в театре, при свете факелов они увидели на лице короля признаки ветряной оспы: для человека в его возрасте оспа была почти смертельной болезнью.

Сразу же поползли слухи, и вокруг несчастного умирающего начался нелепый спектакль. Когда состояние короля вроде бы улучшалось и соборование откладывалось, придворные толпами ломились в покои графини, стараясь первыми выразить ей свою преданность. Но стоило какому-нибудь лекарю выйти из спальни короля с огорченным выражением лица, начинался отлив, и салон Дюбарри пустел. В ожидании последнего причастия в течение недели неоднократно вызывался архиепископ Парижский монсеньор де Бомон дю Репер. Ситуация доходила до смешного, поскольку сей достойный прелат страдал мочекаменной болезнью и не мог перемещаться без своей ванны, в которой был вынужден лежать каждые два часа.

Вскоре Людовик XV понял, что он обречен. Жанна Дюбарри постоянно плакала, не отходила от него, несмотря на угрозу заразиться. В ее душе перемешались чувство горечи от потери мужчины, искренне любимого, и перспектива потери шикарной жизни, которую она вела до сих пор, и угроза быть сброшенной с пьедестала.

Ночь с 6 на 7 мая Жанна провела рядом с королем, она вытирала пот с его раскаленного лба и говорила больному отчаянные слова любви. Людовик сделал ей знак поднести ухо ко рту и, стараясь говорить твердо, сказал: «Меня глубоко печалит, что я вынужден сейчас вам сказать… Теперь, когда я нахожусь в таком состоянии, не хочу повторения скандала в Меце, не хочу, чтобы с вами случилось то, что произошло с герцогиней де Шатору… Я уже принадлежу Богу и моему народу. В этих условиях вы больше не можете здесь находиться; надо, чтобы вы завтра уехали отсюда…»

Мы помним, что за тридцать лет до описываемой сцены в Меце Людовик XV уже был на пороге смерти и вынужден был удалить от себя тогдашнюю фаворитку Марию Анну де Шатору, и та скрылась под угрожающие крики толпы. И вот теперь король решил не подвергать любимую женщину такой же опасности. Но если он сам решил отослать Жанну, то только потому, что его страх перед адом был сильнее его любви к ней…

Покидая комнату умиравшего, Жанна в глубине души продолжала надеяться, что король вновь призовет ее к себе, но этого не случилось. Напротив, он распорядился, чтобы до конца дня она уехала в замок Рюэль, который принадлежал герцогу д’Эгильону. И тогда она решила незамедлительно покинуть Версаль.

Однако Людовик XV все еще не был соборован; в сердце умирающего последним проявлением уходившей жизни была еще любовь к Жанне. Он внезапно испытал желание увидеть ее, но в этой последней просьбе ему было отказано. Когда вечером 7 мая он попросил привести графиню, ему сообщили, что та уже уехала в Рюэль. «Ах, уже?» – пробормотал король, и по щекам его сбежали две слезинки.

Он также пролил две слезинки, когда наблюдал за катафалком, увозившим останки Помпадур. Король приказал, чтобы Дюбарри не разрешили жить в Рюэле, а поместили в аббатство Понт-о-Дам. Стоит ли осуждать Людовика за то, что на смертном одре он почти дезавуировал женщину, остававшуюся с ним до последней минуты его жизни? Но это распоряжение было вырвано у него под угрозой того, что он окажется в аду, угрозой весьма действенной, и король подчинился. От него даже потребовали публичного покаяния, что сделать было весьма трудно в его состоянии. Как написал Андре Кастелло: «Его лицо, почерневшее, вздувшееся, покрытое гнойными корками, было неузнаваемо. Лицо Любезного, над которым Жанна склонялась с любовью, было теперь лишь карнавальной маской с отблеском смолы…»

Эту ужасную картину придворные видеть не хотели. Опасаясь инфекции, они плотными рядами стояли на нижних ступенях мраморной лестницы, которая вела в королевские покои, перешептываясь и рассуждая, сколько еще оставалось жить умиравшему монарху. Вид этих людей, с таким нетерпением ожидавших окончания правления, чтобы вернуться к своим обычным пустяковым занятиям, был одновременно жестокий и гротескный.

А пока человек, сделавший ее настоящей королевой, находился в агонии, Жанна Дюбарри ехала навстречу своей судьбе. Она недолго прожила в аббатстве Понт-о-Дам и вскоре снова стала жить в свое удовольствие… И так продолжалось до того дня, когда безжалостная гильотина времен террора добавила ее красивую головку к кучам других уже снесенных голов.

В любви часто бываешь обманут, часто бываешь несчастным, но ты любишь, и, стоя на краю могилы, ты сможешь обернуться, чтобы взглянуть назад и сказать: “Я часто страдал, я не раз был обманут, но я любил”»[104].

Даже с одним таким признанием, сделанным устами его персонажа Пердикана из пьесы «С любовью не шутят», Альфред де Мюссе мог бы занять почетное место в пантеоне великих любовников. Но он не стал ограничиваться любовью через персонажей-посредников: в этой области сам проявил недюжинные способности… Его любовные романы в большинстве своем были бурными, но в душах тех, кого он любил, они оставили глубокие раны.

Действительно, любить и быть любимой Мюссе непросто, настолько его взбалмошный характер находился под воздействием страсти. Его поведение, которое иногда современники сурово осуждали, невозможно было понять, а следовательно, простить. Всю жизнь Мюссе был чудо-ребенком, превращавшимся иногда в сорванца: его увлечения, гнев, радости, печали не были похожи на проявления взрослого человека, а секрет его гениальности состоял в этой вечной молодости, не подвластной ни времени, ни событиям. Близнец Романтизма, появившегося на свет одновременно с ним, он был ребенком золотого XIX века, который видел Гюго, Бальзака, Дюма, Шатобриана, Ламартина, Мопассана, Золя и многих других светочей того времени. В возрасте семнадцати лет Мюссе оказался в кругу этих славных представителей старшего поколения, и его вдохновение было под стать их талантам, оно подпитывалось молодостью, дерзостью, элегантностью, которые он поставил на службу искусству. Он был кудрявым блондином, имел большие голубые глаза, носил зеленые брюки, синие рединготы, красные жилеты. Своим блеском, цинизмом, аморальным поведением Мюссе соблазнял, устраивал скандалы и часто привлекал к себе всеобщее внимание. Инстинкт подсказывал ему, что он умрет молодым, что цветы его разума не успеют увянуть, поэтому пользовался отпущенным ему временем, отбросив все страхи, живя сегодняшним днем в свое удовольствие, забыв никогда не покидавший его навязчивый страх перед смертью. Ему нравилось жить в затянувшемся детстве, он часто пользовался этим в любовных играх, особенно с Жорж Санд. Вечная молодость служила ему алиби для его проделок и непоследовательных действий.