Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не с герцогиней Корнуолла же? — Судя по тону, мысль эта ошеломила Освальда, однако в глазах его блеснул восторг.
Я лукаво ухмыльнулся и поддел Куканом бубенцы на колпаке.
— У меня с нею свиданье нынче ж ночью, после святочного пиршества. В полночь, в заброшенной Северной башне.
— О подлое и мелкое чудовище!
— Иди ты, Освальд. Хочешь себе принцессу или нет?
— Что от меня потребно?
— Почти ничего, — молвил я. — Кроме некоторой стойкости духа, если пожелаешь довести дело до конца. Перво-наперво ты должен присоветовать своей госпоже помириться с сестрой и убедить ее избавить Лира от остатков его отряда. Затем надо заставить твою хозяйку встретиться с Эдмундом на второй склянке третьей стражи.
— Это ж два часа окаянной ночи!
— Сам увидишь, как она схватится за шанс. Околдована, не забыл? Важно, чтобы она стакнулась с домом Глостера, хоть и втайне. Я знаю, тебе будет трудно, но это надо перетерпеть. Если хочешь заполучить госпожу себе, надо, чтобы кто-нибудь убрал герцога Олбани, — и не жалко было бы, когда этого кого-то повесят. Ублюдок Эдмунд на такую роль подходит лучше всех, что скажешь?
Освальд кивнул. Глаза у него блестели все ярче с каждым моим словом. Всю жизнь он провел на побегушках у Гонерильи, записочки ей носил, а тут перед пешкой в интригах замаячила награда. К счастью, возможность застила ему рассудок.
— Когда же госпожа станет моею?
— Когда все встанет на места, бздолов, когда все встанет на места. Что тебе известно о французском десанте?
— Да ничего.
— Тогда таись и слушай в оба уха. Эдмунду о таковом известно — либо это он пустил сей слух. Разузнай, что сумеешь. Но Эдмунду — ни слова о свидании с твоей госпожой, он думает, что оно тайное.
Освальд выпрямился во весь рост (а прежде склонялся, дабы говорить со мной лицом к лицу).
— А что тебе с того, дурак?
Я надеялся, что он не спросит.
— Как и у тебя — даже с любовью за пазухой, — есть те, кто стоит на пути у моего счастья. Мне нужен ты и те, кого затронут твои деянья, чтобы они с этого пути убрались.
— Так ты хочешь убить Корнуолла?
— Он в их числе, но кто б ни любил меня, я предан Лиру — я его раб.
— Так ты и короля хочешь прикончить? Не беспокойся, шут, это и я могу. Считай, договорились.
— Ебать мои чулки! — промолвил я.
— Отлично ты поработал, Карман, — сказал Кент. — Пошел искать гонца, а натравил на короля окаянного убийцу. Так держать. Ты прирожденный дипломат.
— Сарказм у стариков весьма непривлекателен, Кент. Не мог же я его отговорить — моя искренность была бы под вопросом.
— Ты не был искренен.
— Ну убежденность. Просто не отходи от Лира все святки и не давай ему ничего есть, пока сам не попробуешь. Если я разбираюсь в людях, Освальд попробует прикончить короля самым трусливым способом.
— Или вообще не попробует.
— То есть?
— С чего ты взял, что Освальд сказал тебе правду? Ты ж ему не говорил.
— Я рассчитывал, что он до некоторой степени лжет.
— Да, но до какой?
Я описал круг по нашей темной светелке в башне.
— Полный клобук монашеской свистухи. Да я б лучше огнем вслепую жонглировал. Не скроен я для этих темных дел — мне лучше удается смех, детские именины, зверюшки и дружеская свальня. Ятые ведьмы все перепутали.
— Однако ж ты успешно затеял гражданскую войну и натравил на короля убийцу, — возразил Кент. — Ничего себе свершеньице для именинного клоуна, разве нет?
— А ты в преклонные года стал очень ядовит, знаешь?
— Что ж, может, тогда сгожусь и новым королевским едоком. Клин клином вышибают.
— Главное — не дай старику помереть раньше срока. Поскольку пир еще не отменили, я полагаю, дорогуша Регана пока не объявила королю, что забирает остаток его свиты.
— Госпожа лишь пыталась помирить Гонерилью с отцом. Хоть как-то успокоить его, только бы старик пришел на пир.
— Хорошо. Стало быть, свой ход она сделает назавтра. — И я ухмыльнулся. — Если не прихворнет.
— Коварно, — молвил Кент.
— Справедливо, — молвил я.
Регана взошла по винтовой лестнице одна. В фонаре у нее горела одна свеча, и высокая тень принцессы ползла по каменной стене, будто сам призрак ебабельной смерти. Я стоял в дверях светелки с шандалом, а другой рукой придерживал задвижку.
— Веселого Рождества тебе, киска, — молвил я.
— Ну и дрянское же вышло пиршество, а? Чертов Глостер, придурок языческий, назвал его днем Святого Стефана, а не Рождеством. А на праздник этого клятого Стефана подарки не полагаются. Да без подарков я лучше буду зимнее солнцестояние праздновать, а не святки — там хоть свиней забивают и разводят большущий костер.
— Глостер, душенька, и так пошел навстречу твоим христианским верованиям. Для него и Эдмунда этот праздник — все равно что сатурналии[152]: оргия, и все. Поэтому тебе, может, неразвернутый подарочек еще и светит.
На это она улыбнулась.
— Надеюсь. Эдмунд на пиру был так робок — едва смотрел на меня. Наверное, боится Корнуолла. Но ты был прав — ухо у него перевязано.
— Вестимо, госпожа. И должен тебе сказать, он на этот счет скромничает. Видать, не хочет, чтоб его видали целиком.
— Но на пиру я его видела.
— Само собой, да только он намекал, что в твою честь он себя и по-другому наказывал. И впрямь робеет.
Она вдруг стала радостным дитём на Рождество — пред ее мысленным взором явно затанцевали образы парняги, бичующего себя.
— Ой, Кармашек, впусти же меня.
И я впустил. Распахнул дверь пошире и отнял у нее фонарь, когда она входила:
— He-а, не-a, солнце мое. Только одна свеча. Он такой застенчивый.
Из-за гобелена донесся голос Эдмунда:
— О моя милая миледи Регана, как солнце — блеск любимых мной очей, с кораллами сравнима алость губ, снег не белей, чем цвет ваших грудей, а волос вовсе не как проволока груб. Коли не станете моею поутру, то я возьму и точно здесь помру.
Я медленно закрыл дверь и задвинул щеколду.
— Нет-нет, моя богиня, раздевайтесь здесь, — произнес голос Эдмунда. — Позвольте мне смотреть на вас.