— Я позвонил туда с самого утра, пока ты еще мирно почивала.

— Разве ты говоришь по-немецки?

— Я мог бы сообщить тебе, что в числе технологических чудес, которыми я напичкан, есть и программа, позволяющая мне бегло объясняться на пятнадцати языках, — не знаю, произведет ли это на тебя впечатление, но если нет, то, надеюсь, ты не забыла, что я несколько лет прослужил в Германии. С того времени у меня остались кое-какие навыки разговорного немецкого, и я вполне сносно могу выразить все, что надо. А вот ты хотела навсегда остаться здесь жить и, стало быть, владеешь хоть немного языком Гёте?

— Все напрочь забыла!

Такси направилось в сторону Штюлерштрассе, затем, на следующем перекрестке, свернуло налево и проехало через парк. Огромная липа раскинула свою тень на изумрудно-зеленой лужайке.

Машина мчалась вдоль недавно отремонтированной набережной Шпрее. Новые здания по обе стороны реки, одно современнее другого, соперничали друг с другом в прозрачности фасадов и оригинальности архитектурных стилей — свидетельствах смены эпох. Квартал, по которому они ехали, соседствовал со старой границей, где некогда тянулась мрачная Стена. Но от тех времен здесь уже не осталось никаких следов. Впереди высилось огромное здание Конгресс-центра со стеклянными стенами. Чуть дальше на обоих берегах реки раскинулся еще более внушительный комплекс. Попасть в него можно было по легкому пешеходному мостику. Они вошли и отыскали помещение профсоюза печати. В приемной сидел служащий, и Энтони на вполне приличном немецком объяснил ему, что они разыскивают некоего Томаса Майера.

— По какому поводу? — спросил тот, не отрываясь от чтения бумаг.

— У меня есть для господина Майера важная информация, которую я могу сообщить только ему лично, — вежливо ответил Энтони.

И поскольку эти последние слова привлекли наконец внимание собеседника, он тотчас добавил, что будет бесконечно признателен профсоюзу, если ему сообщат, где можно найти означенного господина Майера. Разумеется, речь идет не о его домашнем адресе или телефоне, но лишь о координатах того органа печати, для которого он работает.

Служащий попросил Энтони подождать и отправился к начальству.

Затем Энтони и Джулию пригласили в кабинет заместителя директора. Сев на диван, над которым висела большая фотография — явно хозяина кабинета, который гордо демонстрировал свой богатый рыбный улов, Энтони слово в слово повторил ему свою просьбу.

— Значит, вы разыскиваете этого Томаса Майера, чтобы сообщить ему некую информацию? Можно узнать, какую именно? — спросил чиновник, поглаживая усы.

— К сожалению, я не могу открыть ее вам, но заверяю вас, что для него она имеет первостепенное значение, — ответил Энтони самым что ни на есть проникновенным тоном.

— Что-то я не припомню никаких значительных статей, подписанных этим вашим Томасом Майером, — раздумчиво протянул замдиректора.

— Так вот, эта ситуация может в корне перемениться, если вы поможете нам войти с ним в контакт.

— А какое отношение к этой истории имеет фрейлейн? — спросил чиновник, разворачивая свое кресло к окну.

Энтони обернулся к Джулии, которая с самого начала разговора не произнесла ни слова.

— Абсолютно никакого, — ответил он. — Фрейлейн Джулия — моя ассистентка.

— Я не уполномочен сообщать какую бы то ни было информацию о членах нашего профсоюза, — объявил замдиректора, поднимаясь с кресла.

Энтони тоже встал и, подойдя к чиновнику, положил ему руку на плечо.

— То, что я намерен сообщить Томасу Майеру, ему одному, — сказал он властно, с нажимом, — может изменить его жизнь к лучшему, изменить коренным образом. Не заставляйте меня думать, что профсоюзный деятель вашего ранга способен ставить препоны успешному развитию карьеры одного из членов своей организации. Ибо в этом случае мне будет очень легко обнародовать факт такого отношения.

Чиновник подергал себя за усы, сел и забарабанил по клавиатуре своего компьютера. Потом развернул экран в сторону Энтони.

— Смотрите сами: в наших списках никакой Томас Майер не значится. Крайне сожалею. Даже если допустить, что он не состоит у нас на учете — что, в принципе, невозможно, — его имени нет даже в справочнике журналистов, как вы можете убедиться. А теперь простите, меня ждет работа, и, если вы не желаете доверить вашу драгоценную информацию никому, кроме этого самого Майера, я попрошу вас меня оставить.

Энтони встал, горячо поблагодарил чиновника за то, что тот уделил им время, и жестом велел Джулии следовать за ним. Они покинули здание профсоюза.

— Н-да, видимо, ты была права, — пробормотал Энтони, шагая по тротуару.

— Значит, я твоя ассистентка? — хмуро осведомилась Джулия.

— Ой, только не надо смотреть на меня так мрачно, нужно же было хоть как-то объяснить твое присутствие!

— Фрейлейн Джулия! Ничего себе… Энтони подозвал такси, ехавшее по другой стороне улицы.

— А что, если твой Томас сменил профессию?

— Наверняка нет, журналистика была для него не профессией, а призванием. Мне трудно даже вообразить, кем еще он мог бы стать.

— Тебе трудно, а ему, возможно, легко! Напомни-ка мне, как называлась та убогая улочка, на которой вы с ним жили?

— Комениусплац. Это за проспектом Карла Маркса.

— Так-так!

— В чем дело?

— Да ни в чем. Сколько прекрасных воспоминаний, не правда ли?!

И Энтони назвал шоферу адрес. Машина ехала через весь город. Теперь здесь уже не было ни пограничных постов, ни следов Стены — ничего, что указывало бы, где кончался Западный Берлин и начинался Восточный. Они миновали телебашню — гигантскую стрелу, ее верхушка, увенчанная антенной, казалось, пронзала небо. Чем дальше они ехали, тем сильнее менялся окружающий городской пейзаж. Когда они очутились в квартале, где некогда жила Джулия, она ничего не узнала — так разительно все переменилось.

— Значит, вот в этом чудном местечке и разворачивались самые прекрасные события твоей молодости? — саркастически вопросил Энтони. — Да, здесь и правда есть определенный шарм.

— Замолчи! — крикнула Джулия. Энтони удивила внезапная резкость дочери:

— Я что-то опять сказал не так?

— Умоляю тебя, замолчи!

Старые корпуса и облупленные домишки, тянувшиеся когда-то вдоль улицы, уступили место многоэтажным жилым домам с современной отделкой. Все, что жило в памяти Джулии, бесследно исчезло, если не считать общественного сада.

Она подошла к дому 2. Прежде здесь стояло ветхое зданьице с зеленой дверью, крутая деревянная лестница за ней вела на верхний этаж; Джулия, бывало, помогала бабушке Томаса добраться до последних ступенек. Она закрыла глаза, и на нее нахлынули воспоминания. Запах воска, особенно явственный возле комода; тюлевые, всегда задернутые занавески — они скупо пропускали свет с улицы и защищали от чужих взглядов; неизменная гобеленовая скатерть, покрывавшая стол в столовой, три стула и потертый диванчик в углу, напротив черно-белого телевизора. Бабушка Томаса не включала его с тех пор, как он начал извергать потоки хороших новостей, которые правительство считало нужным сообщать населению. А дальше — хлипкая перегородка, разделявшая гостиную и их комнату. Сколько раз Томас чуть ли не душил Джулию подушкой, когда она смеялась над его неловкими ласками!