Гиоргис не мог возлагать цветы на могилу Элени, и посещения острова были для него чем-то вроде возможности почтить память жены. Как и раньше, он в любую погоду дважды в день возил на остров и обратно доктора Лапакиса, и по пути тот обычно рассказывал ему о своей работе. По словам Лапакиса, на острове участились смерти больных, и ему очень не хватало приездов доктора Кирициса.

– Он привозил с собой надежду на изменения к лучшему, – с грустью рассказывал Лапакис. – Меня трудно назвать оптимистом, но я много раз видел, как полезна сама по себе вера в лучшее. Некоторым из больных одной веры в то, что доктор Кирицис сможет их исцелить, было достаточно, чтобы развитие болезни остановилось и появилось желание жить. А теперь многие из них это желание снова утратили.

За последнее время Лапакис получил от своего давнего коллеги несколько писем, в которых тот объяснял свое отсутствие и извинялся за него. Кирицис все еще работал над восстановлением сильно пострадавшей больницы в Ираклионе и пока не мог выделить времени для продолжения исследований. Лапакис уже начал терять надежду, что его друг вернется, и не стеснялся делиться своими мыслями с Гиоргисом. На его месте большинство людей обратились бы с молитвой к Богу, а он облегчал душу перед сельским рыбаком, который, как было ему известно, и сам немало настрадался в жизни.

Несмотря на то что люди на острове по-прежнему умирали от проказы, тем из колонистов, у кого болезнь протекала медленно, жизнь на Спиналонге регулярно подбрасывала приятные сюрпризы. После окончания войны фильмы начали показывать дважды в неделю, ассортимент товаров на рынке все расширялся, а местная газета процветала. Семнадцатилетний Димитрий решил примерить на себя роль учителя пяти-, шести- и семилетних детей, и получалось у него довольно неплохо, но со старшими учениками пока занимался более опытный педагог. Юноша все еще жил в доме Контомарисов, что вполне устраивало и его самого, и приемных родителей. Что же касается обстановки на острове, то его обитатели были в целом всем довольны – насколько это возможно в таких обстоятельствах. Даже Теодорос Макридакис утратил решимость добиваться перемен. Он мог от души поспорить в местном баре, но больше не стремился занять пост президента колонии: уж слишком хорошо исполнял свои обязанности Никос Пападимитриу.

Домашние дела требовали от Марии и Фотини так много внимания, что следующие несколько лет пролетели для них незаметно. Казалось, они ежедневно исполняют замысловатые движения какого-то танца. У Савины Ангелопулос было трое сыновей, и для того, чтобы все мужчины в доме были накормлены и ухожены, ей требовалась помощь сообразительной и умелой дочери, поэтому Фотини, как и Мария, была накрепко привязана к Плаке домашними обязанностями.

Если бы Элени была жива, она, вероятно, пожелала бы для дочери более яркого будущего, чем перспектива провести всю жизнь в Плаке, но она наверняка не нашла бы за что попрекнуть свою совестливую и работящую дочь. Девушке даже в голову не приходило, что она может заниматься чем-то другим, кроме как заботиться об отце. Хотя прежде она любила представлять, как стоит перед классом с мелом в руках, – как когда-то стояла ее мать. Все эти мечтания давно потускнели и выцвели – подобно рисунку на старых занавесках в их доме.

Несколько лет подруги делили на двоих радости и тяготы такой жизни и, выполняя свои обязанности, даже не думали жаловаться. Надо было носить воду из колонки, собирать дрова для печи, подметать в доме, прясть пряжу, готовить еду и выбивать половики. Мария научилась доставать мед из ульев, которые стояли на утопающем в густом тимьяне склоне прибрежного холма. Этот мед был таким сладким, что ей незачем было покупать сахар для хозяйственных нужд. Во дворе за их домом росли в старых банках из-под оливкового масла базилик и мята, а в потрескавшихся от старости питои, огромных глиняных кадушках, в которых когда-то хранили воду и масло, теперь разрастались лилии и герань.

Девушки росли в среде, благоприятной для передачи накопленных народом знаний, и уже достигли возраста, когда молодые женщины считались пригодными к обучению приемам и умениям, которые в устной форме передавались из поколения в поколение. Неисчерпаемым источником таких знаний была бабушка Фотини: она показывала девушкам, как красить шерсть с помощью вытяжки из ириса, гибискуса и лепестков хризантемы, как сплетать разноцветные стебли в изящные корзинки и коврики. Другие деревенские женщины передавали им знания о целебных свойствах таких местных трав, как вербеновый шалфей, ладанник и ромашка. За некоторыми из этих трав приходилось ходить далеко в горы – и в удачный день девушки возвращались домой с полной корзиной самого ценного из растений, душицы, которая, как говорили, способна залечивать раны и исцелять болезни горла и желудка. Поэтому когда отец Марии заболевал, под рукой у нее всегда было нужное снадобье. Постепенно девушка обрела в деревне репутацию искусной знахарки.

Во время долгих прогулок по склонам гор девушки также собирали хорту, изобилующую железом горную траву, которая была важной частью местного рациона. Детские игры на берегу моря, когда они лепили пироги из песка, сменились более полезным времяпрепровождением – теперь пироги делались из теста и трав.

Одной из основных обязанностей Марии с конца осени по начало весны было поддержание огня в очаге. Огонь не только дарил тепло, но и обеспечивал уют, когда снаружи завывали зимние ветра, а также не давал умереть духу дома. Спити – греческое слово, обозначавшее «дом», – было символом единства с высшими силами, а дом Петракисов особенно нуждался в защите добрых духов.

Какой бы скучной ни казалась жизнь Марии обитателям больших городов – или той же Анне, которая довольно быстро привыкла к роскоши, – девушка всегда находила время на болтовню с подругами или на легкомысленную интрижку. Центром таких забав был дом Фотини. Поскольку безделье считалось грехом, такое серьезное дело, как сплетни, прикрывалось невинным шитьем и вышиванием. Это позволяло девушкам не только занять руки, но и обеспечить себя на будущее. Все наволочки, подушечки, скатерти и коврики в доме замужней женщины должны были быть вышиты ею, ее матерью или матерью ее матери. Анна была исключением в этом плане: за те несколько лет, что она просидела в кругу женщин старше и мудрее себя, она не дошила даже одной наволочки. Отказ заниматься шитьем был для нее делом принципа, и пока другие девушки и молодые женщины одновременно шили и болтали, ее пальцы оставались неподвижными. Иногда она создавала видимость деятельности, водила в воздухе иголкой, но ткани практически не касалась – и надо же было так случиться, что она влилась в семью, где не было нужды в умении работать иголкой и ниткой!

Несколько раз в год девушкам приходилось оставлять свои обычные занятия для выполнения сезонных сельскохозяйственных работ. Когда созревал виноград, все жители села выходили на сбор урожая, а после босыми ногами толкли сочные плоды в больших чанах. В самом конце осени критяне собирали оливки: трясли деревья, сбивая плоды в расставленные внизу корзины. Эти дни проходили в веселье и добродушных шалостях, а вечером на площади обычно расставлялись столы и начинались танцы.

Состав беззаботного и одновременно трудолюбивого кружка молодых женщин неуклонно менялся: одна за другой они находили себе мужей. Вернее, обычно им подбирали мужей другие люди. Как правило, это были парни из Плаки или соседних деревень, таких как Врухас или Селлес. Довольно часто родители молодых знали друг друга едва ли не всю жизнь, и договоренность о союзе нередко заключалась, когда будущие муж и жена еще не умели читать и писать. Когда Фотини объявила, что теперь она обручена, Марии показалось, что ее мир распадается на куски. Разумеется, она сделала вид, что очень рада за подругу, но на деле ее охватили зависть и страх перед будущим. Она боялась, что ей так и придется провести остаток жизни в компании других старых дев и вдов, вышивая никому не нужные вещи и провожая заходящее солнце исполненным тоски взглядом.