Здоровье — залог будущего, а имущество усиливает связь с прошлым. Каждый день Марына чувствовала себя сильнее и бодрее — именно это сулили рекламные брошюры о южной Калифорнии всякому, кто приедет сюда, поселится и начнет поднимать целину. Вначале здесь было золото, а теперь — здоровье. Калифорния дарила здоровье, поощряла стремление быть здоровым. Но крепче и бодрее всего человек становится тогда, когда утихает яростная нужда; когда она уступает место спокойному, бодрому безразличию; когда человек просто благодарен за то, что он жив, по-прежнему жив. Такие состояния бывают сразу после пробуждения, в эти первые неупорядоченные мгновения. Вы поднимаетесь навстречу рассвету, пасетесь в зарослях первобытных ощущений, ваше тело все еще сонное, но разум плывет на свободе, даже когда полностью просыпается (а сюжет сна так тревожно и комично отличается от той жизни, что вы ведете наяву).

Дело вовсе не в том, что вы забыли, где находитесь или на что решились. Вот на соседней подушке взъерошенная голова Богдана, думала Марына. Вот этот звук: любимый мужчина скрипит зубами во сне. На его месте мог храпеть, разинув рот, Генрих, или Рышард протирал бы глаза и тянулся за очками на тумбочке, или кто-нибудь еще из десятка других мужчин — но нет! И в данный момент — только в данный момент — это даже не важно. Оглянитесь по сторонам — ведь и тот, кто спит рядом с вами, и обстановка самой спальни одинаково успокаивают и умиротворяют. Железная кровать с четырьмя медными шариками; простой платяной шкаф с покосившейся дверцей; девизы на стенах: «Е PLURIBUS UNUM»[52], выложенный бусинами, и «ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ», вышитый на шерстяной ткани и украшенный цветами из человеческих волос, — все это естественно, безлично и непроизвольно, подобно убранству гостиничного номера, где уединяются писать книгу или предаваться тайной любви; идеальная обстановка для метаморфоз.

Но каким же непреодолимым было желание внести что-нибудь личное, усовершенствовать, расширить область своих владений! С самого начала стало ясно, что им нужно будет увеличить для себя пространство. Построить одно небольшое глинобитное жилище для Дануты, Циприана и их детей, затем другое — для Ванды и Юлиана, где они могли бы решать свои проблемы вдали от посторонних глаз, а также постелить новый пол и поставить новые стены в лачуге, которую занимали Александер и Барбара, — и они бы создали подлинный фаланстер. Естественно, глупо вкладывать деньги в арендуемую собственность, которую можно приобрести только через полгода найма. Возможно, теперь хозяин согласится ее продать.

Подобно тому, как невеста, стоя в церкви рядом с женихом, понимает, что, хотя она любит этого человека и хочет выйти за него, брак продлится недолго и окажется ошибкой, она предвидит это еще до того, как на палец наденут кольцо и ее губы произнесут: «Согласна», но считает, что проще отогнать предчувствия и продолжить обряд венчания, Марына размышляла: «Легкомысленно мешать тому, что так страстно задумывалось и на что мы так беззаветно отважились». Она должна через это пройти, потому что все к этому ведет. Где же ей еще быть, как не здесь? А скептицизм может жить рядом с уверенностью. Они обязательно добьются успеха, надежда и упорство сформировали их характер. Надежда и упорство, подобно желанию, являются ценностями сами по себе. Их община все равно выиграет, даже если потерпит крах.

Рышард принес для церемонии свой талисман — мраморную чернильницу цвета морской волны. После того как Богдан подписал купчую и передал конверт с четырьмя тысячами долларов владельцу фермы в присутствии герра Людке, городского секретаря, и школьной учительницы Петра (миловидной Гретхен из Сан-Франциско, тотчас завладевшей воображением Рышарда), они вернулись домой, чтобы отпраздновать событие. Марына смотрела на Богдана с величавой нежностью.

— Ванда, ты что, не можешь подождать, пока все рассядутся? — прошипел Юлиан.

— Тушеная говядина с луком! — воскликнул Александер, накладывая себе большую порцию из кастрюли, которую Анела проносила вокруг стола.

— Это не говядина с луком, a guisado[53], — сказал Петр. — Я ел такое после школы у Хоакина дома.

— Давайте в честь сегодняшнего события говорить по-английски, — сказала Марына.

Под свежею листвою

Кто рад лежать со мною,

Кто с птичьим хором в лад

Слить звонко песни рад, —

пропела она. И, словно поняв намек, Рышард присоединился к общему хору:

К нам просим, к нам просим, к нам просим

В лесной тени

Враги одни —

Зима, ненастье, осень[54].

— Браво! — сказала Марына.

Богдан нахмурился. А на улице беспощадно палило солнце.

— Пруд, папа, потомок, призма.

— Простите, что вы сказали? — переспросил Якуб.

— Пруд, папа, потомок, призма. Все слова можете не говорить. Самое главное — «призма», от него на губах приятное выражение. Но начинать лучше с пруда, папы и потомка. Вы готовы?

Фотограф установила камеру рядом с дубом у задней части дома.

— Готовы, — ответила Марына. Она стояла примерно в двадцати футах, положив руки Петру на плечи. Богдан, Юлиан и Ванда сгрудились справа от нее. Слева расположились Данута и Циприан с девочками, каждая сжимала в руках домашнего кролика.

Сдвинув на затылок плоскую испанскую шляпу (зацепленную ремешком за подбородок), фотограф нырнула под темную ткань и мгновение спустя снова вынырнула.

— Не найдете ли вы каких-нибудь ящиков для тех, кто во втором ряду?

— Анела, принеси что-нибудь, чтобы вы стояли повыше, — сказала Марына по-польски, не поворачивая головы.

— Я помогу, — откликнулся Рышард. — В сарае есть как раз то, что нам нужно.

Девочки выпустили кроликов и бросились за ними вдогонку. Петр побежал в сарай, и они вернулись вместе с Рышардом и Анелой, нагруженные целой грудой подойников. Барбара, Александер, Рышард, Якуб и Анела вновь заняли места во втором ряду.

— Помните, что я вам сказала?

— Петр, пруд, папа, потомок, призма! — прокричал Петр. — Петр, пруд, папа…

— Превосходно, молодой человек. А теперь пусть ваши мама, папа и их друзья скажут то же самое. — Элиза Визингтон внимательно посмотрела на группу. — Глаза раскройте шире, вот так. А сейчас я хочу увидеть радость на ваших лицах. Вы будете с огромным удовольствием смотреть на этот снимок годы спустя.

Так оно и будет. И резкий свет жаркого мартовского дня станет изящной сепией минувших дней. Вот такими они были тогда. Юными и невинными. И такими колоритными. Марыну просто не узнать в этом наряде фронтира — темное ситцевое платье с длинной верхней юбкой, волосы расчесаны на пробор посередине и аккуратно завязаны в узел на затылке. Богдан в элегантной вельветовой куртке и шерстяных штанах, заправленных в новые «веллингтоны». Петр в клетчатой рубашке и хлопчатобумажных шортах, белокурые волосы зачесаны набок, уши открыты — настоящий маленький американец. А вот Рышард в сомбреро!