Шрифт:
Интервал:
Закладка:
День в студии начинался с уроков Алабамы.
В этой холодной казарме горничная скребла пол, отчаянно кашляя. Женщина совала пальцы прямо в пламя керосиновой лампы, чтобы отщепить сгоревший фитиль, и даже не обжигалась.
— Бедняжка! — сказала Стелла. — Муж бьет ее по вечерам — она показывала мне синяки — у ее мужа с войны нет подбородка. Наверно, надо ей что-нибудь дать?
— Хватит, Стелла! Нельзя помочь всем.
Слишком поздно — Алабама уже обратила внимание на черную запекшуюся кровь под ногтями горничной, где они были сломаны жесткой щеткой, смоченной в жавелевой воде. Она дала женщине десять франков и возненавидела ее за то, что сама же не устояла и пожалела ее. И так было противно работать в холодной удушающей пыли, а тут еще все эти ужасы про горничную.
Стелла отломила шипы у роз и собрала с пола рассыпавшиеся лепестки. И она, и Алабама дрожали от холода и работали в ускоренном темпе, чтобы согреться.
— Покажите мне, что показывает вам мадам на ваших уроках, — потребовала Стелла.
Алабама повторяла снова и снова, пока не начинала задыхаться и мышцы не обретали нужную эластичность. Одно и то же много лет, чтобы через три года подняться всего-навсего на дюйм выше — конечно, если это вообще случится.
— Нужно после того, как запустишь тело, повиснуть в воздухе — вот так.
Алабама подбросила свое тело вверх с колоссальной силой и безвольно опустилась на пол, словно сдувшийся шар.
— Ах, вы будете танцевать! — восхищенно вздохнула Стелла. — Вот только я не понимаю зачем, если у вас есть муж.
— Пойми, я ничего не добиваюсь — во всяком случае, так мне кажется, — я хочу просто избавиться от себя.
— Зачем?
— Чтобы сидеть вот так в ожидании урока и думать, что не приди я вовремя, в назначенный час, он останется ничьим и будет ждать меня.
— А ваш муж не сердится оттого, что вы надолго уходите из дома?
— Сердится. Он так сердится, что мне надо нарочно задерживаться подольше, чтобы уже не было времени на скандал.
— Ему не нравятся танцы?
— Никому не нравятся, кроме самих танцоров и садистов.
— Мы неисправимы! Покажите мне еще раз эти движения.
— У тебя не получится — ты слишком толстая.
— Покажите, тогда я смогу лучше подыграть вам на рояле во время урока.
Когда что-то не получалось с адажио, Алабама молча, но яростно ругала Стеллу.
— Вы слышите что-то не то, соберитесь, — пыталась помочь мадам.
Однако Алабама не умела слушать и музыку, и свое тело. Ее унижало то, что она должна была слушать бедрами.
— Я слышу только, как фальшивит Стелла, — с отвращением прошептала она. — Надо же держать темп.
Когда ее ученицы ссорились, мадам в этом не участвовала.
— Танцор ведет в музыке, — коротко заметила она. — В балете не мелодия главное.
Однажды пришел Дэвид со своими друзьями.
Увидев его, Алабама разозлилась на Стеллу.
— Мои уроки не цирк. Зачем ты впустила их?
— Но это же ваш муж! Не могу я, как дракон, охранять дверь.
— Failli, cabriole, cabriole, failli, soubresaut, failli, coupé, ballonné, ballonné, ballonné, pas de basque, deux tours[97].
— Это не «Сказки Венского леса»? — негромко спросила высокая, шикарно одетая Дикки.
— Не понимаю, почему Алабама не взяла музыку Неда Вейберна, — сказала элегантная мисс Дуглас, чья прическа напоминала порфировые кудри на надгробии.
Желтое дневное солнце струилось в окно будто теплый ванильный крем.
— Failli, cabriole, — повторила Алабама и нечаянно прикусила язык.
Она подбежала к окну, старясь унять кровь, все время ощущая спиной присутствие этих красоток. Кровь струилась по подбородку.
— Что с вами, шерри?
— Ничего.
— Просто смешно так надрываться, — раздраженно заметила мисс Дуглас. — Вот уж удовольствие — постоянно быть такой взмыленной.
— Ужасно! — поддержала ее Дикки. — Перед гостями всего этого не изобразишь! И зачем тогда себя мучить?
Алабама никогда не чувствовала себя так близко к цели, как в то мгновение.
— Cabriole, failli…
Зачем. Вот русская это понимала, и Алабама почти понимала. Алабама знала, что поймет по-настоящему, когда начнет слышать руками и видеть ногами. Непостижимо, но ее друзья ощущают всего лишь необходимость слышать ушами. Вот в этом-то вся суть. Зачем! Неистовая верность искусству танца проснулась в Алабаме. Какой смысл объяснять?
«Встретимся на углу в бистро», — прочла она в записке Дэвида.
— Вы пойдете к своим друзьям? — бесстрастно спросила мадам после того, как Алабама прочитала записку.
— Нет, — сказала как отрезала Алабама.
Русская вздохнула:
— Почему?
— Жизнь слишком печальна, а я слишком грязная после урока.
— Что будете делать одна дома?
— Шестьдесят фуэте.
— Не забывайте pas de bourrée.
— Почему мне нельзя делать то, что делает Арьена? — взвилась Алабама. — Или хотя бы то, что делает Нордика? Стелла говорит, у меня получается не хуже.
Тогда мадам провела ее через сложности вальса из «Павильона Армиды»[98], и Алабама поняла, что она все еще похожа на девочку, которая прыгает через скакалку.
— Пока вы не готовы! Для Дягилева танцевать нелегко.
Дягилев назначал репетиции на восемь часов утра. Из театра танцовщики уходили только к вечеру. После работы с мэтром они прямиком направлялись в студию. Дягилев настаивал на том, чтобы они жили в постоянном напряжении, когда движение, то есть танец, было для них необходимостью, своего рода наркотиком. Танцоры работали без передышки.
В один прекрасный день в труппе состоялась свадьба. Алабама с удивлением смотрела на пришедших девушек, которые были в одежде на выход, в мехах и простеньких кружевах. Теперь они казались ей старше; и их всех отличала некая горделивость, так как они отлично осознавали красоту своих тел, даже в этом дешевом облачении. Стоило им поправиться хотя бы ненамного против установленных Дягилевым пятидесяти килограммов, как маэстро начинал громко и визгливо возмущаться.
— Придется похудеть. Я не могу платить за своих танцоров в гимнастическом зале, чтобы они не пыхтели, исполняя адажио.