– На боевом курсе! Приготовиться к атаке! Пикировщики!

– Готовы. Начинаем.

Пикирующие бомбардировщики срывались с высоты и круто выворачивали вверх, сбрасывая бомбы. Досталось линкору «Невада» – перекосило вторую носовую башню, а после ее подбросило на вырвавшемся из корабельных недр потоке огня. Рванул боезапас, да так, что волной «подпихнуло» четверку пикировщиков.

На «Мэриленде» огонь охватил всю палубу, кренившийся крейсер резко пошел вбок и перевернулся кверху днищем. Три подводные лодки затонули, строго соблюдая очередь.

– Атакуем!

Штурмовики выстроились в круг и стали водить хоровод над портовыми сооружениями, разбрасывая эрэсы, растрачивая ресурс пушек.

Несколько грузовиков, катившихся вдоль причала, попали под обстрел и свалились в воду. Легковушку развернуло, и машина буквально рассыпалась на составные части – тела офицеров закувыркались по асфальту.

– Четверке Голубенкова! Подавить огонь зениток!

– Есть!

Голубенков со товарищи сделал «горку» и отбомбился с пике по зенитным «Пом-помам». Со второго захода нанес удар остатком РС.

Ерохин, пройдя на бреющем, выпустил хорошую очередь по трехэтажному зданию, на карте обозначенному как одно из штабных. Посыпались стекла, запылила бетонная крошка. И тут загорелось.

– Вы заказали музыку? – процедил Дядя Миша. – Ну, так танцуйте теперь!

Взмыв над крышей, он описал круг над аэродромом. Бомбовозы поработали тут на славу – практически ни одного целого самолета ВВС США не наблюдалось, сплошь обломки.

– Спицын! Пройдись по казармам!

– Есть, командир!

«Горбатые» пронеслись над приземистыми казармами, пуская перед собой пыльные фонтанчики, ломая плоские крыши, превращая личный состав в кровавое месиво.

Со стороны гавани донесся гулкий удар взрыва, колыхнувший штурмовик. Михаил глянул мельком – это «Ил-2Т» доконал «Мэриленд». Линкор, погруженный в воду носом, выставил корму, оголяя винты, и торпеда попала в днище. Хорошо так попала, наизнанку сталь вывернула. Хана «Мэриленду»…

* * *

…Когда подошла эскадра, морская пехота радостно заорала: «Полундра!» Зачистили Пёрл-Харбор на «пять с плюсом». Кварталами Гонолулу занимались японцы, и там вышла большая резня, вот только можно ли было осуждать самураев, дорвавшихся до ненавистных «амэ»?

Разве «летающие крепости» бомбили Токио выборочно, умерщвляя исключительно военных? Нет, разрывало пополам и женщин, и детей. Так пусть теперь сами прочувствуют, каково это – терять близких, плакать и стенать, взывая к безразличным небесам, откуда падала смерть!

Уцелевшие бульдозеры очистили аэродром от обломков, пленные американцы засыпали воронки, и «Пе-8» вернулись, впервые катаясь по гавайской ВВП.

Ерохин с товарищами вышел прогуляться.

На улицах оккупированного Гонолулу было тихо и почти чисто – трупы убрали, сгоревшие машины и подрубленные снарядами пальмы оттащили к тротуарам. Кое-где уже и выбитые витрины магазинов прикрывались фанерными щитами.

Михаил гулял и глазел на цветастые вывески. «Кока-кола» и «Пепси», «Лаки страйк» и «Мальборо», «Кэмпбелл» и «Будвайзер».

«Кока-колу» Ерохин пробовал. По цвету как квас, а на вкус… Не понять что, но в нос шибает знатно. Сигареты американские летчики курили с удовольствием, хотя и поругивали – наши крепче.

– Богато живут, буржуи недорезанные, – проворчал Спицын, мускулистый парень невысокого роста – дефицит сантиметров он дополнил 1-м юношеским по боксу.

– Ну, не все ж тут буржуи, – вступился за местных Голубенков, – пролетарии тоже водятся.

– Да все они хапуги, – сказал Бирский, – за доллар свой удавятся. Живут они… Подумаешь! Чего молчишь, Дядь Миш? Выскажись!

Ерохин пожал плечами.

– Мы и в Германии бывали, и во Франции. Там тоже житье не худо. И никакого особенного богатства я тут не замечаю. Квартира или дом? Ничего, скоро и у нас понастроят! Машины? А вы слыхали, что новое авто выпустили, «Победа» называется? Очень даже ничего машинка! Вот закончится война, обязательно куплю.

– Правильно! – поддержал его Голубенков. – И я тоже. На рыбалку буду ездить! Или в лес, по грибы. Ух, я бы сейчас грибочков… жаренных в сметане… Ух!

– Не наелся еще, ухарь?

– Пф-ф! Что б ты понимал в колбасных обрезках!

Выстрел раздался неожиданно, и был он громок, прокатившись эхом по всему бульвару Ала-Моана. Пуля взвизгнула, сбив пилотку Бирского, с тускнущим звоном ударила по чугунному столбу и рикошетировала.

– Вон там! Из того окна!

– За мной!

– А вы не стойте на виду, как мишени!

Дядя Миша живо перескочил бульвар, прокрался по стеночке и ворвался в здорово пограбленный магазин. Что это была за торговая точка, сказать Ерохин затруднялся – тут и лекарства валялись, таблетки рассыпанные, а рядом – лимонад и печенье.

Что к чему?

Углядев деревянную лестницу, ведущую на второй этаж, Ерохин взобрался по ней, держа в руке ТТ. Следом поднимался Голубенков. Приложив палец к губам, Михаил замер у приоткрытой двери, слыша быстрые, нервные шаги, а затем, выдохнув, резко ударил в дверь ногой и ворвался в комнату.

– Хэндс ап!

Блондинистый молодчик, тощий и конопатый, стоял, вжавшись в угол, и с ужасом смотрел на живого большевика, странно походившего на обычного человека – ни рогов у него, ни клыков, ни пятака, свойственного, как известно, чертям и коммунистам.

В руках парень держал ружье, которое тут же отбросил на диван, и задрал вверх свои худые конечности.

– Ху ар ю? – спросил его Ерохин, надеясь, что уровень военного разговорника будет достаточен для взаимопонимания.

– Я есть Шон, – пролепетал молодчик, – Шон Халлоран, я мало понимать по-русску.

– Какого… этого ты стрелял? – поинтересовался Михаил, опуская пистолет.

– Японцы разбить… разрушить отцов… отеческий аптека, они убить дядя Флэган, я…

– Мы – японцы?

– Ноу, н-нет… Но вы напали, и я…

– Стоп, – поднял руку Ерохин. – Вы нам даром не нужны, понятно? Это вы напали на нас там, в Европе, а мы вам дали отпор здесь. Понятно?

– Да-да, я понимать…

– Ваши Джоны и Гарри бомбили японские города, убивая сотни тысяч тамошних Тосио и Фумико – солдат, женщин, детей, стариков, – всех подряд. И ты хочешь, чтобы японцы, придя сюда, вели себя корректно и уважали ваши права? А не слишком ли многого ты хочешь?

– Я не знать…

– Он не знать, – пробурчал Голубенков, пихая пистолет в кобуру.

– Пошли, – махнул рукой Ерохин.

Они повернулись, чтобы уходить, и Шон воззвал из своего угла: