Обняв едва не утонувшего сына, отец Яньлана прижал его к груди. Багровое лицо старика окутала печаль.

— Бедное мое дитя, это ты из-за меня? — бормотал старый кузнец, вскинув тело сына на плечо и проталкиваясь через толпу. — Ну, чего уставились? — рыкнул он на зевак. — Хотите увидеть, что у него между ног? Так стащите штаны и посмотрите, эка невидаль. — На ходу он хлопал Яньлана кулаком по спине, пока у того изо рта не вырвалась струйка воды, оставив на дороге мокрый след.

— Ну, на этот раз маленького верховного евнуха пронесло, — заметил кто-то рядом. По-прежнему похлопывая сына по спине, старик-кузнец направился к дому. Дойдя до того места, где стоял я, он остановился и устремил на меня недружелюбный взгляд. — Кто ты, в конце концов, такой? — проговорил старый кузнец. — Мой сын у тебя не за женщину ли, а? Аж тошнит от всех этих ваших дел!

Я не знал, что и думать об этой попытке Яньлана по-женски искать погибели. Иногда мне и самому казалось, что отношения между нами кое в чем вызывают отвращение. В великом дворце Се они казались достаточно оправданными, а вот в мастерской Байтеши в уезде Цайши представлялись неуместными и даже вызывали презрение. Я не знал, как объяснить старику-кузнецу все связанные с этим причины и последствия, и мне оставалось лишь надеяться, что Яньлан не вздумает умереть. Он лежал на циновке из камыша, и мать прикрыла ему срамные места красными детскими штанишками. Освободив легкие от воды, которой он нахлебался, Яньлан пришел в себя. Первое, что он сказал, было: «Я — жалкое, презренное существо. Что я вообще собой представляю?»

Воспользовавшись суматохой в кузнице, я незаметно выбрался через окно на задний двор мастерской Байтеши. Там были сложены связки хвороста и лежали груды ржавого крестьянского инвентаря. Среди железяк я нашел небольшое шило: то ли его здесь спрятали, то ли выбросил кто из мастерской. Подняв его и заткнув за нательный пояс, я вышел на улицу. В ушах звенел проклинающий все и вся голос Яньлана. «Ну, а я, в конце концов, что собой представляю? Яньлан свое жалкое и презренное состояние получил от рождения, ну, а я что такое по сравнению с ним?» Наверное, лишь ученые мужи из Академии Ханьлинь смогли бы подобрать для меня правильное определение.

Я бродил по улицам Цайши в поисках закладной лавки, пока один уличный гадатель не сообщил, что в этом уездном городке их попросту нет. Потом он поинтересовался, что за вещь я хотел бы заложить. Когда я показал висевшую у меня на груди нефритовую подвеску в виде пантеры, его единственный здоровый глаз сверкнул, и он схватил меня за руку:

— Откуда у вас, уважаемый, такой редкое и драгоценное украшение из нефрита?

— Это фамильная драгоценность. Мой дед оставил ее моему отцу, а тот передал мне. Хотите купить? — с необыкновенным спокойствием спросил я.

— Такие редкие нефритовые вещицы в форме пантеры можно найти только в царском дворце, в столице. Так что, боюсь, уважаемый, вы оттуда ее и стянули, верно? — Не отпуская мою руку, гадатель следил своим единственным глазом, как я отреагирую.

— Стащил? — невольно улыбнулся я. — Наверное, да. А так как это вещь ворованная, могу продать недорого. Покупаете?

— Сколько же вы хотите за нее, уважаемый?

— Немного, только чтобы покрыть дорожные расходы.

— И куда же вы направляетесь?

— Не знаю. Посмотрим по дороге. Я ищу бродячий цирк с юга. Не видели, бывали они здесь?

— Бродячий цирк? Вы цирковой артист? — Отпустив мою руку, гадатель обошел меня кругом и с некоторым сомнением произнес: — Нет, вы не цирковой артист. Не знаю, как такое может быть, но в вас есть что-то от императора.

— Возможно, я был императором в прежней жизни. Разве не видно, как я хочу продать эту подвеску, чтобы получить средства на дорожные расходы? — Опустив глаза, я взглянул на коробку, куда гадатель складывал деньги: немного, но, скорее всего, на несколько дней пути хватит. Поэтому я снял драгоценное украшение династии Се, которое носил с детских лет, и положил сверху на стопку бирок для гадания. — Продаю, — сказал я, — за то, что у вас есть в этой коробке.

Гадатель помог мне пересыпать серебро из коробки в мой пустой кошель. Когда я, перекинув кошель через плечо, поспешил прочь, меня ошеломило то, что он сказал вслед:

— Я знаю, кто вы. Вы — свергнутый правитель Се.

Я даже вздрогнул. От этой таинственной способности гадателя все видеть меня охватил страх. Не зря говорят в народе, что в Цайши с древних времен немало людей с поразительными способностями. Теперь я волей-неволей убедился, что Цайши на самом деле место уникальное. Родом из Цайши была не только госпожа Мэн, могущественная когда-то вдовствующая императрица. Отсюда произошли многие выдающиеся чиновники и прекрасные наложницы, здесь жил и этот гадатель с замечательным даром предвидения. Я понял, что ничего доброго меня здесь не ждет и что нужно как можно быстрее покинуть этот город, где меня поджидала опасность.

В тот день на улицах Цайши царила какая-то необычно тревожная атмосфера, и жители пребывали в страшном возбуждении. По улицам проносились повозки и всадники, а высыпавшая из ворот городского ямыня[52]шеренга солдат в парчовых одеждах быстрым шагом направилась прямиком к перекрестку дорог в северо-восточном конце города. Поначалу я инстинктивно укрылся у края дороги, опасаясь, что этих солдат послали за мной, что это гадатель навлек на меня смертельную опасность. Но солдаты прошли мимо, и до меня донеслись радостные крики: «Все к усадьбе царского дядюшки. Его и всю его семью собираются казнить».

Тут я почувствовал облегчение и в то же время некоторый стыд. «Ну, чего бояться государю, который скитается по чужим краям и жизнь которого зависит от того, удастся ли ему продать нефритовую подвеску?» — подумал я и, надев плетеную бамбуковую шляпу, вышел на полуденный зной. Тут меня вдруг осенило, что царский дядюшка, член императорской фамилии Мэн, которого собираются казнить вместе со всей семьей, — вообще-то мой родственник. Я знал, что благодаря протекции моей матушки семья Мэн когда-то славилась высоким положением в Цайши и что в усадьбе этой семьи спрятано немало сокровищ из дворца Се, тайно переправленных сюда госпожой Мэн на трех больших лодках. Когда я впервые ступил в пределы уезда, мне было стыдно нанести визит царскому дядюшке, но теперь какое-то странное и потаенное чувство заставило меня последовать за одетыми в парчовую форму солдатами. Хотелось посмотреть, что Дуаньвэнь и Западный гун Чжаоян намеревались сделать с чиновниками, служившими прежнему властителю.

Место перед воротами усадьбы Мэн напоминало неприступную крепость, и солдаты блокировали выход в оба переулка. Поэтому мне пришлось встать у входа в чайную на одном из перекрестков, где я, смешавшись с группой наслаждавшихся полуденным чаем мужчин, стал смотреть в сторону усадьбы Мэн. Издалека, из-за высоких стен великолепной резиденции доносились горестные и пронзительные женские вопли. Людей одного за другим выводили из ярко-красных ворот мимо зеленых каменных львов.