назначен лейтенантом, как влюбился в дочь греческого негоцианта и попросил её руки. Отец не хотел соглашаться на подобный союз, и двое возлюбленных поженились тайно, а затем, сев на первый корабль, отбывавший из Неаполя, отправились в Лиссабон, где прожили очень спокойно, в мире и согласии, в течение некоторого времени.

Был конец 1792 года. Французская революция разгоралась с новой силой, и все монархи Европы, боясь проникновения в их государство новых идей и принципов, стали крайне суровы по отношению ко всему, что было французским. Ожеро часто уверял меня, что во время своего пребывания в Португалии он никогда ничего не сделал, ничего не сказал такого, что могло бы испугать правительство, тем не менее он был арестован и препровождён в тюрьму инквизиции. Уже несколько месяцев, как он томился в тюрьме, когда мадам Ожеро, женщина редкой храбрости, увидев в порту корабль с трёхцветным флагом, поднялась на борт и передала капитану письмо, в котором она сообщала французскому правительству о незаконном аресте своего мужа. Хотя капитан французского корабля не принадлежал к военному флоту, он решительно отправился к португальским министрам и потребовал выдачи своего соотечественника, заключенного в тюрьму инквизиции. Выслушав их отказ, он гордо объявил им войну от имени Франции. То ли португальцы испугались, то ли поняли, что они действовали незаконно, но Ожеро был освобождён и вернулся в Гавр, где вместе с женой сел на корабль этого достойного капитана. Приехав в Париж, Ожеро был произведён в звание капитана и отправлен в Вандею, где своими советами и своей храбростью он спас армию от неспособного генерала Руссена, что сделало его начальником батальона.

Испытывая отвращение от необходимости сражаться против французов, Ожеро попросил отправить его в Пиренейскую армию, откуда он был направлен в тулузский лагерь, в котором командовал мой отец. Крайне удовлетворённый тем, как служил Ожеро, отец произвёл его в главные аджюданы (полковники штаба) и осыпал его всеми знаками внимания, о чём Ожеро никогда не забывал. Уже будучи генералом, он отличился в войнах в Испании, Италии и особенно при Кастильоне. Накануне этой битвы французская армия, окружённая со всех сторон, находилась в критическом положении, и тогда главнокомандующий генерал Бонапарт созвал военный совет, единственный, с которым он пожелал проконсультироваться. Все генералы, даже Массена, высказались за отступление, и только один Ожеро объяснил, что нужно сделать, чтобы выйти из этого затруднительного положения. Своё выступление на совете он закончил такими словами: «Даже если вы все уедете, я остаюсь, и со своей дивизией атакую врага на восходе дня». Бонапарт, поражённый доводами, высказанными Ожеро, сказал ему: «Ну что ж, я останусь с вами». С этого момента больше никто не говорил об отступлении, и на следующий день французы одержали блестящую победу, которой они в первую очередь были обязаны доблести и искусным манёврам Ожеро. С этого момента положение французской армии в Италии очень укрепилось, и теперь, когда некоторые завистники позволяли себе высказаться неодобрительно против Ожеро в присутствии императора, последний отвечал: «Не будем забывать, что он спас нас при Кастильоне». И когда Наполеон создал новое дворянство, он дал Ожеро титул герцога Кастильонского.

Умер генерал Гош. Ожеро заменил его в Рейнской армии, и после установления Консульства ему было поручено руководство Галло-Батавской армией, состоящей из французских и голландских войск, с которыми он был во Франконии, где провёл блестящую кампанию 1800 года, выиграв сражение при Бург-Эберахе. После восстановления мира он купил земли и замок Ла Уссэ. В отношении его подобных приобретений я должен сказать, что состояние некоторых генералов Итальянской армии очень преувеличивали. Ожеро, в течение 25 лет получавший зарплату генерала, командующего и маршала, в течение семи лет получавший дотацию в размере 200 тысяч франков и жалованье в 25 тысяч франков за орден Почётного легиона, после своей смерти оставил всего 48 тысяч франков ренты. Не было человека более широкой натуры, более бескорыстного и более обязательного, чем он. Я мог бы привести здесь немало примеров, но я ограничусь двумя.

После создания Консульства генерал Бонапарт образовал многочисленную гвардию. Пехоту он поставил под командование генерала Ланна. Этот генерал был одним из самых достойных военных, но абсолютно не разбирался в хозяйственно-административных вопросах. Вместо того чтобы соблюдать установленные тарифы на покупку простынь, тканей и других предметов, он всегда находил всё это недостаточно красивым, и, таким образом, его служащие, ответственные за одежду и обмундирование гвардии, были в восторге от того, что могли полюбовно разговаривать с поставщиками, получать от них взятки, считая, что эти заниженные цены покроются знаменитым именем генерала Ланна, друга первого консула. Действуя таким образом, они создали для гвардии необычайно шикарную униформу. Но когда пришло время платить по счетам, оказалось, что требуемые суммы превосходят отпущенный министерством бюджет на 300 тысяч франков.

Первый консул принял решение упорядочить финансовые дела и принудить командиров частей не превосходить отпущенные им кредиты. Он пожелал дать им наглядный пример. И хотя он испытывал большую симпатию к генералу Ланну и был абсолютно убеждён, что ни один сантим не оказался в кармане этого достойного генерала, он объявил его ответственным за растрату 300 тысяч франков и дал ему восемь дней, чтобы внести эту сумму в кассу гвардии. В противном случае он грозился представить его военному суду. Это суровое решение произвело колоссальный эффект и положило конец всем растратам, которые свершались вокруг.

Генерал же Ланн, хотя и был недавно женат на дочери сенатора Гёэнёка, оказался не способен заплатить этот долг. Тогда Ожеро, узнавший о тяжёлом положении своего друга, побежал к нотариусу, взял 300 тысяч франков и поручил своему секретарю внести их от имени генерала Ланна в кассу гвардии. Узнав об этом поступке, первый консул был бесконечно благодарен генералу Ожеро за то, что он помог Ланну расплатиться с этим долгом и оправдаться перед ним, за что он предложил Ожеро посольство в Лиссабоне, что было очень хорошо оплачиваемой должностью.

Вот ещё один пример широты натуры Ожеро. Он мало был связан с Бернадоттом. Последний купил землю в Лагранже, за которую рассчитывал заплатить из приданого своей жены. Но эти деньги не были полностью переданы ему. Кредиторы же торопили. Тогда он обратился с просьбой к Ожеро одолжить ему 200 тысяч франков на пять лет. Ожеро тотчас же согласился. Мадам Бернадотт решила поинтересоваться, какие проценты он хотел бы получить с этого долга. «Мадам, — ответил Ожеро, — я полагаю, что деловые люди извлекают определённую выгоду из денег, которые они одалживают. Но когда маршал может оказать услугу товарищу, он не