Я сейчас же узнал ту спортсменку, которая подала мне воды, когда стрелки несли меня с вокзала в госпиталь.

Она назвала свою фамилию:

— Люси Пюи-Мутрейль.

Офицеры и я поспешили выразить ей свои лучшие приветствия на русском и французском языках:

— Весь русский отряд прекрасно вас знает как свою замечательную героиню и гордится, что имеет такую неустрашимую сестру милосердия.

— Господа, я нахожусь без крова и обращаюсь к вашему покровительству, — сказала сестра Люси.

Мы были удивлены и не понимали, в чем дело. Она продолжала:

— Господа, вы знаете, как я работала несколько дней на вашем биваке, перевязывая ваших раненых. Сегодня весь день я работала в этом госпитале, помогая вашим врачам и ухаживая за вашими солдатами. Я не хочу и не могу больше вернуться в тот дом, в котором я жила раньше. Я желаю остаться сестрою милосердия при вашем отряде. Я просила у монастырских монахинь разрешения поселиться здесь, чтобы быть ближе к раненым. Но мне отказали. Тогда я просила позволить мне по крайней мере проводить здесь ночи. Но монахини не разрешили мне и этого, говоря, что по правилам святого монастыря это совершенно невозможно для такой легкомысленной женщины, как я. Теперь я без крова и приюта.

Офицеры 10-го Восточно-Сибирского полка

Мы были поражены, недоумевали и решили позвать старшего полкового врача Зароастрова и старшую сестру монахиню — для переговоров.

— Успокойтесь, сударыня, — говорили мы, — будьте уверены, что все это недоразумение, которое сейчас же будет улажено. Русские слишком высоко ценят ваши услуги в такие тяжелые дни. Мы слишком дорожим вашим самопожертвованием и участием к нашим раненым.

Старший врач Зароастров

Когда пришли доктор Зароастров и старшая сестра-монахиня, мы рассказали им, в чем дело, и доктор Зароастров поручил мне передать монахине и Люси Пюи-Мутрейль следующее:

— Старший врач русского 12-го полка доктор Зароастров от имени русского отряда приносит глубокую благодарность г-же Пюи-Мутрейль за ее самоотверженную деятельность с первых же дней бомбардировки. To, что сделано ею за эти дни, выше всяких похвал. Старший врач весьма рад, что она желает и дальше помогать раненым, и официально назначает ее сестрой милосердия при русском отряде. Так как теперь в главном французском госпитале, по случаю военного времени, образован соединенный франко-русский госпиталь, то доктор Зароастров, как старший врач, просит старшую сестру оказывать всякое покровительство и содействие новой сестре милосердия, отвести ей комнату, где она могла бы жить, а прежде всего дать ей поужинать.

Старшая сестра-монахиня прослезилась, ответила, что она очень рада оказать приют такой самоотверженной женщине, и поспешила исполнить все требования доктора Зароастрова.

Сестра Люси была очень счастлива и до конца Печилийской экспедиции не расставалась с русским отрядом. Сотни раненых были ею перевязаны, ободрены и приласканы.

8 июня, ночь

Беззвездная и безлунная тревожная ночь быстро спустилась над измученными концессиями Тяньцзиня. Чем она кончится? Какое утро ждет нас? Или, быть может, «заутра казнь»?

В госпитале было тихо. Офицеры и солдаты чуть слышно переговаривались друг с другом либо спали. Но трудно было спать в эту ночь… С вокзала доносилась ожесточенная убийственная перестрелка. Видно, китайцы напрягали все усилия, чтобы выбить русских, которые засели в окопах, бились, бились и не умирали. Слышно было, как среди китайской ружейной беспорядочной и беспрестанной трескотни срывался резкий и гулкий залп наших, эхом отдававшийся в стенах концессий и ободрявший стрелков, лежавших в госпитале… Встрепенутся стрелки и начнут шептаться….. «Слышь? наш залп! Здорово закатили!»

Пули залетали в наш сад, но от них, слава Богу, еще можно было уберечься в стенах госпиталя. К нам в открытые окна они еще не попадали. Но жутко было, когда над городом, жужжа, реяли гранаты и с такой силой и треском вонзались в соседние каменные здания, что весь госпиталь грохотал.

Когда минутами затихало, слышно было, как страдали раненые… Вздохи!.. Стоны!.. «Ох, Господи!» — доносилось из темных палат, едва освещенных керосиновыми лампами и фонарями… Было замечено, что китайцы, жившие вместе с нами на концессиях, стреляли в освещенные окна европейцев. Поэтому в госпитале было воспрещено держать ночью большой свет в палатах.

Было слышно, как в соседней палате стонал Попов и тяжело вздыхал французский унтер-офицер, бравый и красивый, с большой черной бородой, безнадежно раненный в живот.

В нашей комнате было тихо… Офицеры дремали. Heохота было говорить друг с другом. И о чем говорить? О том, что наше положение безвыходно? Что нас могут вырезать? Все мы это сознавали, мучились и молчали.

В моей просторной постели я ворочался с боку на бок, хотел, но не мог заснуть… Меня мучили и гранаты, и не прекращающаяся трескотня ружей… Я внимательно прислушивался, как пули падали к нам в сад и срывали ветки и листья с розовых акаций, бывших в полном цвету и так нежно благоухавших…

«Боже мой! Когда же наконец все это кончится!.. Какое мучение! Ведь китайцы могут так перестрелять всех наших стрелков! А что, если они в самом деле прорвутся через наши заставы?.. Переколотят всех часовых и ворвутся на концессии, в улицы, в дома, в госпиталь?.. Что же тогда с нами будет?.. Вырежут? Поголовно? Одного за другим? Нет, будут резать десятками, кучами… Будут мучить, с остервенением, с наслаждением… Страшно подумать… Нет, этого быть не может!.. Но отчего же нет? Ведь другие же погибали такой страшной мучительной смертью! To же самое может и с нами случиться… Чем мы лучше других? Ужасно!..»

Раздался шорох… шаги… Я вздрогнул… это была сестра Габриэла, с прозрачными глазами. Она шла с фонариком по коридору. Я ее окликнул шепотом:

— Ma soeur! Ma soeur Gabrielle! venez ici!

— Сестра! Сестра Габриэла! придите сюда.

Сестра Габриэла неслышно вошла. Я едва мог разглядеть ее лицо под белым капором.

— Что вам угодно, monsieur?

— Скажите, пожалуйста, который час?

— Около 3 часов ночи.

— Как китайцы сильно стреляют? Не правда ли?

— Как всегда.

— А вы разве не боитесь быть убитой китайцами, сестра? Разве вам не страшно?

— Нет! я всегда готова к смерти и рада встретиться с Богом.

— Но я хочу жить. Я вовсе не хочу умирать!

— Vous pouvez aimer la vie, mais il faut être toujours préparé à la mort. (Вы можете любить жизнь, но вы должны быть всегда готовы к смерти.)