— Выходит все же, я не ошибся, — медленно процедил Кагыр. — Все–таки предатель — я. Подлый, двуликий предатель.

— Геральт, — снова подал голос Регис. — Прости за откровенность, но твоя теория дырява, как старое решето. А твоя мысль, я уже сказал тебе это, — нехороша.

— Я — предатель, — повторил Кагыр, словно не слыша слов вампира. — Однако, как я понимаю, доказательств моего предательства нет никаких. Есть лишь туманные улики и ведьмачьи домыслы. Как я понимаю, на меня возложена тяжесть доказательства невиновности. Я должен доказать, что я не гуль. Так?

— Без пафоса, нильфгаардец, — буркнул Геральт, встав перед Кагыром и вперившись в него. — Если б у меня было доказательство твоей вины, я б не терял времени на болтовню, а распластал бы тебя на кусочки, как селедку! Ты знаешь принцип «cui bono»?[29]Так ответь мне — у кого, кроме тебя, был хоть бы малейший повод предать? Кто, кроме тебя, выгадал бы на предательстве? Хотя бы самую малость?

Со стороны купеческого лагеря донесся громкий и протяжный треск. На черном небе звездопадом рассыпался красно–золотой фейерверк, ракеты разлетелись роем золотых пчел, ливанули цветным дождем.

— Я не гуль, — сказал юный нильфгаардец звучным, сильным голосом. — К сожалению, доказать это не могу. Зато могу сделать кое–что другое. То, что мне подобает, что я сделать вынужден, когда меня оболгали и унизили, когда запятнали мою честь и нанесли удар моему достоинству.

Его движение было быстрым как молния, однако он не застал бы ведьмака врасплох, если б у того не болело колено. Вольт у Геральта не получился, и рука в перчатке врезалась ему в щеку с такой силой, что он отлетел и рухнул прямо в костер, подняв снопы искр. Он вскочил — и снова слишком медленно из–за боли в колене. Кагыр уже стоял над ним. И на этот раз ведьмак опять не успел даже уклониться, кулак угодил ему в висок, а в глазах разгорелись цветные фейерверки в сто раз более красивые, нежели те, что запускали купцы. Геральт грязно выругался и кинулся на Кагыра, обхватил его руками и повалил на землю, они покатились по гравию, нанося друг другу гулкие удары.

И все это в призрачном и неестественном свете разлетающихся по небу искусственных огней.

— Прекратите! — орал Лютик. — Прекратите, вы, кретинские идиоты!

Кагыр ловко выбил у пытающегося подняться Геральта землю из–под ног, ударил по зубам. И добавил так, что зазвенело. Геральт сжался, напружинился и ударил его ногой, но попал не в промежность, а в бедро. Они схватились снова, перевернулись и принялись колошматить друг друга куда попало, ослепнув от ударов и забивших глаза пыли и песка.

И неожиданно разлетелись и покатились в разные стороны, сутулясь и прикрывая головы от свистящих ударов.

Это Мильва, отстегнув с бедер толстый кожаный ремень, схватившись за пряжку и обмотав ремень вокруг запястья, подскочила к драчунам и принялась хлестать их от уха, изо всей силы, не жалея ни ремня, ни руки. Ремень свистел и с сухим треском долбил по рукам, плечам, спинам и Геральта, и Кагыра. И хотя они уже разделились, Мильва продолжала прыгать от одного к другому, словно кузнечик, не прекращая пороть их и тщательно следя за тем, чтобы каждый получил свою порцию.

— Й–йех, глупцы глупецкие! — крикнула она, с треском охаживая Геральта по спине. — Дурни дурацкие! Я научу вас уму–разуму, обоих! Ну! — крикнула она еще громче, хлеща Кагыра по рукам, которыми он пытался заслонить голову. — Ну, очухались? Успокоились? Чумные!

— Все! — взвыл ведьмак. — Хватит!

— Хватит! — подхватил свернувшийся в клубок Кагыр. — Достаточно!

— Достаточно, — сказал вампир. — И правда, уже достаточно, Мильва.

Лучница тяжело дышала, обтирая лоб кулаком, все еще обернутым ремнем.

— Блеск! — проговорила Ангулема. — Блеск, тётечка! Шик!

Мильва развернулась на пятке и изо всей силы хлестанула ее ремнем по плечу. Ангулема вскрикнула, села на землю и разревелась.

— Сказала ж я, — выдохнула Мильва, — чтоб меня так не кликала! Говорила ж!

— У нас все в ажуре! — Лютик немного дрожащим голосом успокаивал купцов и путешественников, сбившихся вокруг них. — Просто небольшое дружеское недоразумение. Товарищеский спор. Уже все. Спор разрешен.

Ведьмак потрогал языком шатающийся зуб, сплюнул кровь, текущую из рассеченной губы. Он чувствовал, как на спине и плечах набухают валики, как распухает — пожалуй, до размеров кочана цветной капусты — ухо, которому досталось ремнем. Рядом неловко поднимался с земли Кагыр, держась за щеку. На его оголенном предплечье прямо на глазах вырастали и набухали широкие красные полосы.

На землю осыпался отдающий серой дождь, пепел последнего фейерверка.

Ангулема жалостливо всхлипывала, держась за плечо. Мильва отбросила ремень, после недолгого колебания опустилась рядом с ней на колени, обняла и, не говоря ни слова, крепко прижала.

— Я предлагаю вам, — холодно проговорил вампир, — подать друг другу руки. Предлагаю никогда, совершенно никогда больше не возвращаться к этому делу.

Неожиданно сорвался и зашумел слетевший с гор ветер, в котором, казалось, звучали какие–то жуткие крики, вой и стоны. Мчащиеся по небу облака образовали фантастические фигуры. Серп луны сделался красным, как кровь.

* * *

Сумасшедший хор и хлопанье крыльев козодоев разбудили их перед рассветом.

Двинулись сразу, как только солнце слепящим огнем зажгло снега на вершинах гор, но прежде, чем оно успело выкатиться из–за гребня. Впрочем, опередив его появление, небо затянули облака.

Они ехали лесами, а дорога вела все выше и выше, и это можно было увидеть по изменениям в древостое. Дубы и грабы неожиданно кончились, они въехали в сумрак буковых лесов, выстланных опавшей листвой, пахнувших плесенью, паутиной и грибами. Грибов было невпроворот. Влажный конец лета просто разродился осенними грибами. Молодая поросль и почва местами совершенно скрывались под шляпками боровичков, рыжиков и мухоморов.

Лес был тихий, походило на то, что большинство певчих птиц уже улетели в теплые края. Только мокрые вороны каркали на опушках.

Потом буки кончились, пошли ели. Запахло смолой.

Все чаще попадались лысые пригорки и безлесья, среди которых их настигал ветер. Река Нэви бурлила на порогах и перекатах, ее воды, несмотря на дожди, стали здесь хрустально прозрачными.

На горизонте вздымалась Горгона. Она была все ближе.

Со скалистых склонов могучей горы спускались гигантские длинные ледники и снега, из–за чего Горгона казалась как бы оплетенной белыми шарфами. Вершину Дьявольской Горы, словно голову и шею таинственной невесты, все время окутывали вуали облаков. Время от времени Горгона, будто танцовщица, встряхивала своим белым нарядом — картина была прекрасной, но несла смерть: с обрывистых склонов сбегали лавины, сметая на своем пути все, докатываясь до осыпей у подножия и катясь дальше, до самых высоких елей над перевалом Теодуль, над долинами Нэви и Сансретура, над черными глазками горных озерков.