Меж тем конец ГИНХУКа приближался неумолимо. Ничего удивительного в этом не было. Удивительно было, что ГИНХУК продержался так долго. Левое искусство давно уже не было в приоритете. Все позиции заняла АХРР — Ассоциация художников революционной России. Эта АХРР, позднее РАПХ, была то же, что в литературе РАПП [28]: безоглядный откат к упрощённому классицизму и передвижничеству, к «правдивому изображению советской действительности», а по правде говоря — к бездарности и уравниловке. АХРР была способна смести с лица земли всё, что не соответствовало генеральной линии.

Осенью 1926 года Вера Ермолаева пишет в Париж Михаилу Ларионову: «АХРР занимает все позиции, все места. АХРР официальное искусство, АХРР в ленинградской Академии и техникумах; в АХРРе Фальк, Осмеркин, Машков, Удальцова, Древин. Только АХРРы имеют 200 строк в газете, а мы нет; АХРРы держат открытой целый год свою выставку в помещении сельской выставки в Москве, где они вывесили свыше 2500 холстов. АХРР устраивает в каждом городе и кварталах столиц студии и получает субсидии на свое содержание, рассылает художников по всей стране списывать быт народов СССР и т. д. и т. д. Луначарский усматривает в мужиках Кончаловского, кулаки они или середняки, и в восторге от социального такта Кончаловского, что тот догадывается списывать середняков во славу земельной политике страны. Во всем этом мракобесии Малевичу с его железной энергией удалось создать и держать в течение трёх лет институт художественной культуры в Ленинграде, удержать дом с выставочным помещением и 16 тысяч рублей, чтобы дать возможность работать небольшой группе». Ермолаева характеризует выставки АХРР как «море бездарнейших холстов, лишённых какой бы то ни было натуралистической грамотности».

Интересно, что в пору близости с Терентьевым Малевич относился к АХРР благодушно. Малевич: «Удивления достоин антагонизм со стороны АХРР к беспредметникам. Мы не враги, т. к. наши пути слишком различны. Художники АХРР бытописатели и изобразители события, левые же художники — сами творцы этого быта и участники революционных событий. Творить и самому же описывать творимое — несовместимо». Терентьев: «АХРР — это наши ученики и ничуть не враги, если верить их заявлениям: когда они поймут, в чём дело, то сами придут к нам учиться». За таковое благодушие Терентьев поплатился тремя годами на Беломорканале, затем, после трёх лет на свободе, расстрелом в 1937 году; Малевич же — закрытием ГИНХУКа, маргинализацией и невостребованностью.

10 июня 1926 года в «Ленинградской правде» вышла статья Г. Серого «Монастырь на госснабжении». Ничего, кроме злобной и бессмысленной ругани, в этой статье нет. Причём Малевич даже не упоминается — досталось главным образом Павлу Мансурову, которого к этому времени уже и в ГИНХУКЕ-то не было и в помине, за нелюбовь к тракторам и призывы работать руками (мракобесие!). Мельком упомянуты «сооружения, сложенные из прямоугольных кусков белого гипса», — архитектоны, видимо. Заканчивалась статья так:

Под псевдонимом «Серый» скрывался Григорий Гингер — ахровец, матёрый реалист, проживший очень долгую жизнь (1897–1994) советского искусствоведа. Фактически его критическая статья стала одним из первых образцов модного жанра — статьи-доноса. Малевич тут же бросился к Кристи; тот сказал — «не обращайте внимания», Малевич ухватился за это и сразу успокоился, сказал соратникам, что, мол, ничего страшного. Написали письмо в Главнауку, в котором, между прочим, упомянули, что Луначарский в своё время не поддержал конструктивизма — а значит, в супрематизме ничего контрреволюционного быть не может; и частично признали, что Мансуров палку перегнул, но институт за него отвечать не может. 16 июня Малевич на собрании ГИНХУКа читает свой саркастический ответ на статью Серого, в котором именует себя «иеромонахом Госбюджетного монастыря Иоасафом», а самого Серого сравнивает сначала с удодом, а потом — неожиданно — с Бенуа и Мережковским:

Нам, мол, не впервой! Да и не страшно — Кристи заступится, а комиссия проверит и ничего не найдёт. Малевич и Ермолаева были настроены поначалу оптимистично, но вскоре стало ясно, что положение серьёзное. Кристи действительно заступился за институт, но его мнение не перевесило. Малевич и правление ГИНХУКа пытались подавать на Серого в суд за клевету; институт подвергся проверке комиссий, которые написали о нём положительные отзывы, — ничего не помогло. В декабре 1926-го ГИНХУК был слит с Государственным институтом истории искусств, находившимся в соседнем здании. Типографский набор сборника трудов ГИНХУКа рассыпали. И хотя будут ещё и выставки, и заграничная поездка, Малевич после закрытия института стал, по словам Харджиева, «уже вполне прокажённым». В ахровском сборнике за авторством Перельмана в статье «От передвижничества к героическому реализму» были такие строки: «Для будущего историка искусств полотна Пикассо, нашего Кандинского, Малевича и иже с ними будут самым очевидным и бесспорным доказательством того сумасшедшего ужаса перед тупиком, который охватил мировую буржуазию».

К этой поре относится четверостишие Малевича, которое он написал в письме Бурлюку в Америку:

«Встань Берлином» — это о перспективе заграничной поездки, на которую Малевич возлагал большие надежды. А возможно — и о своей идее переместиться вместо со всеми учениками, или хотя бы только с Суетиным, в «Баухауз» и устроить там свою лабораторию. Ученики верили, что К. С. с его железной энергией способен и на такое, что он что-нибудь придумает, какую-нибудь «перелину» накинет.

На отношения Малевича к Кристи его неудачное заступничество не повлияло: он пишет семье из-за границы, что если их станут выселять из гинхуковской квартиры, то надо обратиться к Кристи, и тот поможет обязательно. Действительно, Кристи был хоть и чиновник, но честный, независимый, экстравагантный человек. Когда его перевели руководить Третьяковской галереей, он создал в ней Отдел новейших течений — и с огромным трудом, приложив массу усилий, устроил там выставку Малевича; и это в 1929 году. После смерти Малевича в печати защищал от нападок его «Чёрный квадрат» — и это в 1936 году, когда за такое могли не то что уволить, а просто уничтожить. И дело тут даже не в личной дружбе. Дело в том, что Кристи понимал, кто такой Малевич.