Барон дал согласие с большой неохотой, скрепя сердце: Джузеппе Сайева пребывал в твердом убеждении, что американец – не пара его дочери. Но раз уж пришлось принять столь тяжко давшееся ему решение, ритуал бракосочетания должен был быть достоин семейства Монреале.

Подвенечное платье Аннализы стало для принцессы Изгро настоящей головной болью. В другое время она бросилась бы на шею нежной подруге Коко, и они вместе пересмотрели бы сотни моделей, чтобы выбрать туалет, достойный невесты.

Сицилия была освобождена, но вся остальная Европа еще была охвачена кошмаром войны. Коко Шанель продолжала работать, несмотря на нацистскую оккупацию, однако о путешествии в Париж не могло быть и речи. Но, с другой стороны, в Палермо не существовало портнихи, способной удовлетворить высоким запросам принцессы. В последний момент, в пожарном порядке, было найдено гениально простое решение: юная баронесса наденет подвенечный наряд своей матери, подлинный шедевр из небеленого шелка, созданный Уортом в 1923 году, отличавшийся классической простотой линий и украшенный брошью с изумрудами в форме трилистника. Массивная брошь удерживала на уровне талии массу мягких складок, ниспадающих до щиколотки.

Аннализа выглядела в нем настоящей королевой. Два пажа в белом несли за ней шестиметровый шлейф. Ослепительная бриллиантовая диадема украшала ее гордую голову, она сжимала в руках букет флердоранжа. Медленным, плавным шагом, опираясь на руку отца, одетого во фрак, она шла к алтарю.

Собор был огромен. Аннализа беспокойно вглядывалась в византийские лики, смотревшие на нее со старинных мозаик центрального нефа. Словно впервые она отчетливо увидела жестокий драматизм эпизодов из Ветхого Завета, представлявшихся ей до сих пор всего лишь гармоничным живописным пятном, ласкающим взгляд.

Теперь же из нарядного многоцветья выступили сцены искушения Адама и Евы, ослушавшихся господа и совершивших первый смертный грех, изгоняемых из земного рая в своей грешной наготе. Потом преступление Каина и пролитая кровь Авеля, вопиющая об отмщении. Зачем понадобились художнику именно эти трагические реминисценции для росписи храма, где совершались бракосочетания стольких поколений семьи Монреале? Растроганные и восхищенные лица простых прихожан, осознание важности и торжественности происходящего, читавшееся во взглядах приглашенных, не могли ее утешить. Грандиозные декорации из цветов и серебра в зыбком свете сотен свечей нагоняли на нее смертную тоску.

Она увидела Филипа в парадном мундире, лощеного красавца, будто сошедшего с киноэкрана, ожидавшего ее у алтаря, и ей стало страшно: вот сейчас, за один краткий миг произойдет непоправимое, одно слово решит ее судьбу.

Ей не хватало чего-то, не хватало кого-то. Она подняла глаза к фигуре Христа в круглой нише центральной абсиды собора и, увидев завораживающий взгляд Спасителя, его вдохновенное лицо и выразительный жест, вспомнила другие знакомые черты, магнетическую силу другого взгляда. Дерзостность сопоставления на миг приковала ее к месту, но она тотчас подумала, что ее слабая воля не в силах противостоять образу Кало, то и дело всплывавшему в сознании, полном горьких и запоздалых сожалений.

Она искала его глазами среди собравшихся, прекрасно зная, что не найдет, потому что Калоджеро Косты среди них не было, он исчез два дня назад, и Аннализе так и не удалось узнать, где он. Увидев, как он уезжает на «Бугатти» барона, она в гневе решила, что он, наверное, собирается навестить Стеллину Патерно, и ей захотелось плакать. Даже сейчас воспоминание об этом заставило ее вздрогнуть. И тотчас же ее заботливо и любовно поддержала рука отца.

– Я думаю, со всеми девушками такое бывает в день свадьбы, – прошептал он ей на ухо. – Смелее, девочка моя.

В голосе старого барона слышались воспоминания, пробуждаемые звуками органа, мозаичной росписью собора, осознанием великой перемены, на пороге которой стояла его дочь, но прежде всего подвенечным нарядом работы Уорта с изумрудной брошью. После перерыва в девятнадцать лет повторялся неизменный, освященный веками ритуал. Но со дня смерти его жены Клары в доме барона Монреале не было разговора о женитьбе; хотя возможность сделать подходящую партию представлялась бесчисленное множество раз, он и слышать об этом не хотел. Продолжить традицию предстояло Аннализе, которая в своем великолепном подвенечном платье была поразительно похожа на мать. У нее был такой же нежный взгляд и та же пленительная улыбка. Отец и дочь обменялись взглядами, обоим показалось, что они понимают состояние души друг друга, хотя на деле ни он, ни она не догадывались о глубинных причинах объединявшего их душевного волнения. Аннализа с благодарностью улыбнулась отцу, и он ответил ласковой улыбкой. Они достигли алтаря, где их уже дожидался Филип.

Девушка выслушала наставление епископа и ответила «да» на вопрос, соединявший ее на всю жизнь с этим военным, напоминавшим голливудского киногероя. Она произнесла свое «да» с подобающим случаю достоинством, не сводя глаз с византийского лика Христа, напоминавшего ей воинственное лицо древнего норманнского рыцаря.

* * *

Восьмицилиндровый сливочного цвета «Мерседес-700» 1930 года выпуска с откидным верхом возглавил кортеж роскошных автомобилей – тут были и «Роллс-Ройс», и «Престон-Таккер», и «Ланчия», и «Изотта-Фраскини», – направлявшийся в Монделло, местечко, неподалеку от которого, в окружении апельсиновых садов, была расположена вилла Сан-Лоренцо, шедевр неоклассического стиля, к счастью, не поврежденный войной.

– Трилистник, сарацинская башня и красавица жена, – сказал Филип Аннализе, сидевшей рядом с ним в машине, указывая на вытисненный на темной коже сидений великолепного автомобиля, украшенного гирляндами флердоранжа, герб баронов Монреале.

– Фил… Дорогой… – Она была тронута изъявлениями нежности со стороны человека, обычно скупого на слова и комплименты.

– Каждый раз в твоей улыбке я вижу новый рассвет, – продолжал Филип.

Аннализа не сумела подавить рыданий.

– Ты не должен так говорить, – умоляюще произнесла она, понимая, что не заслуживает этих слов. Сердце ее было далеко, ей хотелось бы, чтобы другой находился сейчас рядом с ней, тот, желанный, с его непомерной силой и угрюмой синевой чистых и добрых глаз, тот, которого она полюбила.

– Я люблю тебя, – сказал Филип.

Аннализа запечатлела горячий поцелуй благодарности на его руке.

– Позволь мне выйти, Фил, – сказала она, когда лакей распахнул дверцу машины.

С моря дул легкий, почти весенний бриз. Друзья и родственники окружили молодоженов, осыпая их улыбками и поздравлениями. На парадной лестнице виллы выстроились слуги в зеленых с золотым позументом ливреях, надетых по случаю торжественного события. Светило нежаркое ноябрьское солнце, теплый воздух, напоенный запахами моря и апельсиновых рощ, наполнился веселым праздничным гомоном.

Вдруг раздались мощные, пронзительные автомобильные гудки, принадлежавшие, казалось, многотонному тягачу. И в самом деле из-за поворота, скрытого апельсиновыми посадками, показался огромный грузовик, продвигавшийся с вошедшей в поговорку грацией того самого слона в посудной лавке. Нелепое явление нарушило безупречно подготовленный ход праздника. Аннализа стала смущенно и растерянно озираться, только Филип продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.