Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жак Эбер — редактор газеты «Папаша Дюшен», вождь эбертистов или левых якобинцев.
Робеспьер на трибуне Якобинского клуба.
Разгон Якобинского клуба после термидорианского переворота.
Арестованные якобинцы перед казнью.
Парижская тюрьма в дни террора. Картина Ш. М. Мюллера.
Якобинец. Гравюра времен революции.
Парижские моды первых революционных лет.
Замок Тампль.
Тюрьма Консьержери.
Внутренний двор тюрьмы, где совершались прогулки заключенных.
Камера королевы Марии Антуанетты.
Мария Антуанетта в тюрьме. Портрет сделан с натуры секретарем суда Приером.
Вид камеры Марии Антуанетты в конце XIX века.
Мария Антуанетта перед судом. Гравюра с рисунка Л. Бульона.
Казнь бывшей королевы на плошали Революции.
Прокурор Революционного трибунала Антуан Фукьенвиль — главный организатор якобинского террора.
До сентября Дантон не пропускал ни одного дня без того, чтобы не зайти к ней. То он являлся на совещание, причем приходил раньше назначенного времени, чтобы провести несколько минут с ней, в ее комнатах. То он приглашал самого себя вместе с Фабром д’Эглантеном «съесть тарелку супа» в министерстве. Бывали у нее и Дюмурье, «галантный с женщинами, но совершенно неспособный иметь успех у тех из них, кого можно было обольстить разговорами»; и Робеспьер, которому она с трудом прощала его злой язык, скучный тон, некорректные выражения и плохой выговор; и Люкнер, старый военный, полудикий, любивший выпить, вечно бранившийся и со всеми говоривший на «ты»; и Клоотц, «защитник рода человеческого», говоривший длинные и возвышенные речи, много евший и без церемоний стремившийся занять лучшее место и урвать лучший кусок; и Луве, маленький, хилый, близорукий, неряшливо одетый, храбрый как лев и простодушный как дитя, способный поочередно «потрясать погремушками веселья, живописать кистью истории и поражать громом красноречия». Бывали и Горза, и Барбару, и Бриссо, и Лантена, и Банкаль дез Эссар, и Боек Все они были ее друзьями, а Боек остался верным другом даже в самые тяжелые дни.
Госпожу Ролан, окруженную этими известными людьми, более всего удивляет — она сама говорит это — всеобщая ограниченность. «Ограниченность эта превосходит все, что можно себе представить. И это на всех ступенях общества, начиная с приказчика и кончая военным министром, которому приходится командовать армиями, и посланником, созданным для роли торговца». Если бы не ее опыт, она никогда не поверила бы, что род человеческий так жалок.
Один лишь человек являлся в ее глазах исключением: это был Бюзо. Горячая симпатия, связывавшая его с госпожою Ролан, перешла в глубокую любовь. Она сама смотрела на него как на мужчину, который «мог бы стать ее любовником». Она была в том возрасте, когда года становятся тяжкими, когда прелести увядают. «Было бы приятно, если бы наше взаимное расположение совпало с долгом, не дать погибнуть бесполезно тому, что еще осталось. С каждым днем становится труднее владеть своим сердцем и употреблять атлетические усилия для того, чтобы защитить свой зрелый возраст от бури страстей»[198].
