Позже они вместе вышли из гостиницы. Собственно, они поступили точно так же, как и все прочие постояльцы, покидавшие этот гостеприимный приют, чтобы заняться делами. И каждый раз Дотти напоминала себе: люди приезжают сюда, чтобы с кем-то повидаться, или — как, например, Смолы, — чтобы принять участие в совещании представителей своего бизнеса, или, что бывает чаще всего, чтобы проведать детей, которые учатся в колледже. В любом случае они связаны узами с чем-то, находящимся в этом маленьком городке Дженнисберге, штат Иллинойс. Так что из гостиницы они выходят утром с вполне определенной целью. И каждый раз тяжелая дубовая дверь закрывается за ними, как бы подчеркивая необходимость и обусловленность их ухода. О том же свидетельствуют и постепенно затихающие голоса на крыльце, которые неизбежно сменяет тишина покинутого людьми помещения, где словно слышится еще некий невнятный шепот. Что ж, ничего не поделаешь, таковы составляющие любого гостиничного бизнеса.

* * *

Миссис Смол вернулась в гостиницу сразу после ланча. Она сняла намотанный на шею шарф и некоторое время бродила по холлу, разглядывая старые фотографии на стенах. Дотти тем временем возилась у себя за стойкой с разными документами.

— Меня зовут Шелли, — любезно представилась миссис Смол. — Не помню, называла ли я вам свое имя.

Дотти сказала, что ей очень приятно, и продолжила свое занятие. Люди иной раз не знают, насколько дружелюбно или, наоборот, высокомерно им следует вести себя по отношению к персоналу таких гостиниц невысокого полета, как «B&B», и это вызывает у них смущение. Дотти прекрасно их понимала и всегда старалась делать определенную скидку. В детстве и юности Дотти была чрезвычайно бедна, а когда стала взрослой, то в течение многих лет (гораздо дольше, чем следовало бы) заходя в любой магазин — готового платья, мясной, молочный или универсальный, — испытывала абсолютную уверенность в том, что за ней внимательно наблюдают и вскоре попросят уйти. Пережитые в юности унижения оставили в ее душе такой глубокий след, что она дала себе обещание: никто из постояльцев ее гостиницы никогда не испытает ничего подобного. А Шелли Смол — хотя, судя по ее виду, она вряд ли когда-либо страдала от голода и холода, да и вообще испытывала нужду хоть в чем-то, но никогда ведь не знаешь наверняка — и впрямь отчего-то страшно нервничала. Дотти сразу это почувствовала. Помолчав несколько минут, Шелли вновь завела разговор об этой актрисе, Энни Эплби. По-прежнему стоя у стены и изучая фотографию местного театра, она, не глядя на Дотти, промолвила: «Знаете, я часто думаю об Энни. Гораздо чаще, чем мне следовало бы, пожалуй. Да, наверное, можно сказать и так», и, вскинув на Дотти глаза, быстро ей улыбнулась. На лице ее в этот момент промелькнуло такое выражение, что у Дотти сразу что-то шевельнулось в душе, словно там плеснула хвостом маленькая рыбка и поплыла себе дальше. Это ощущение Дотти было очень хорошо знакомо, она считала его неким симптомом… ну, скажем, почти жалости, хотя такая вещь, как откровенная жалость, вполне способна и рассердить человека, и смутить его до потери сознания. Сама Дотти ненавидела, когда ее жалели, хотя прекрасно знала, что в прошлом это случалось не раз.

Вот почему сейчас она решила вдруг отложить все свои дела и спросила у этой Шелли Смол, не хочет ли она выпить с ней чаю. Шелли обрадовалась: «О, с удовольствием! Это было бы чудесно!», и женщины устроились прямо в холле, который служил также и гостиной. Впрочем, Шелли, сделав один-единственный глоток, словно сразу о чае и позабыла. Казалось, эта чашка с чаем — для нее реквизит, как называют подобные вещи представители театрального мира, или часть определенной декорации, или просто предлог, дающий ей возможность спокойно сидеть осенним днем у Дотти в гостиной и следить за тем, как скудный дневной свет постепенно переползает с одной стены на другую. Короче, как догадалась Дотти, эта чашка как бы давала миссис Смол разрешение говорить.

Далее следует примерное изложение того, о чем в тот день говорила Шелли Смол, — Дотти, разумеется, в силу своих возможностей постаралась воспроизвести ее слова с максимальной точностью, хотя с тех пор прошло немало времени.

Много лет назад доктор Смол служил во Вьетнаме вместе с еще одним врачом, которого звали Дэвид Сьюэл. Нет-нет, сразу предупредила Шелли, никакой опасности они там не подвергались, и, если честно, служба там оказалась довольно скучна. Оба они работали в госпитале в безопасном районе, да и война близилась к концу. Кроме того, они имели полное право при первой же опасности покинуть страну. Нет, они, разумеется, не спускались с вертолета по веревочной лестнице, когда был взят Сайгон, ничего подобного с ними ни разу не случалось. Впрочем, и в госпитале им довелось столкнуться с крайне немногочисленными случаями, которые можно было бы назвать «действительно ужасными». Шелли явно не хотелось, чтобы у Дотти сложилось впечатление, будто ее муж и его друг были травмированы этой войной, хотя со многими такое случалось… Ну, вы же понимаете, Дотти, что я имею в виду прежде всего тех, кто служил в армии… Вы ведь это понимаете, не так ли? Вот и хорошо. И Шелли удовлетворенно похлопала себя по бедрам, туго обтянутым черными слаксами. Итак, вернувшись на родину, Ричард сел в поезд, идущий в Бостон, и там познакомился с Шелли, а через год они поженились. Дэвид по-прежнему был их лучшим другом. Впоследствии он переквалифицировался в психиатры и женился на очень хорошенькой женщине по имени Иза. У них родилось трое сыновей. Смолы и Сьюэлы продолжали дружить семьями — они жили в одном городе неподалеку от Бостона, вместе принимали участие в сборе средств на местный оркестр. В общем, как вы понимаете, у всех супругов со временем появляются общие друзья, и Сьюэлы, безусловно, стали таковыми. Правда, жена Дэвида, Иза, всегда была немножко странной, загадочной, не от мира сего и, пожалуй, чересчур сдержанной. Но тем не менее очень милой. А Дэвид слишком много пил, и всем об этом было известно, но он как-то ухитрялся не появляться на работе, если от него хотя бы пахло спиртным. Ведь, как известно, врач и министр — две профессии, где абсолютно недопустим даже запах спиртного. Их сыновья… впрочем, это совершенно не важно, сыновья как сыновья, двое вполне удачные, а третий не очень. Изе всегда было свойственно состояние тревоги, а Дэвид частенько бывал излишне строг и требователен, и кончилось тем, что после тридцати лет брака Дэвид и Иза развелись. Все были буквально потрясены этим разводом. Насчет других пар можно было с самого начала держать пари, что они в скором времени разведутся, но в данном случае никому и в голову не пришло бы рисковать своими деньгами и утверждать, что развод не минует и Сьюэлов. И вот вам, пожалуйста! Шелли Смол только руками развела, повернув их ладонями вверх и демонстрируя тонкие запястья. А потом, посерьезнев, пожала плечами и сказала: «Знаете, ведь и мы с Ричардом столкнулись с подобными трудностями. Я в течение нескольких лет даже хранила в письменном столе визитную карточку юриста, специализирующегося на разводах, и не выбрасывала ее вплоть до того дня, когда мы наконец завершили обновление нашего коттеджа на берегу озера. Нам хотелось, чтобы этот дом стал для нас последним приютом, когда Ричарду придется выйти на пенсию». Дотти понимающе кивнула.

Собственно, инициатором развода Сьюэлов была Иза. Она нашла другого мужчину, когда ходила на занятия живописью — по иронии судьбы Дэвид прямо-таки заставил ее на эти занятия записаться, потому что ему казалось, что у жены развивается депрессия. А после развода Дэвид долгое время не мог прийти в себя, он буквально погибал. Иногда он сидел у Смолов и плакал, а Шелли приходилось на все это смотреть, что, честно говоря, было нелегко. Возможно, она, Шелли, чересчур старомодна, но ей всегда было неприятно смотреть на плачущих мужчин. Ричард держался молодцом, хотя его, разумеется, это тоже и раздражало, и утомляло. Но в целом он воспринимал излияния Дэвида спокойно, как и подобает настоящему другу.