Предавали. Мы отчетливо помним тех людей, кто причинил нам боль. Помним, хотя желали бы навсегда выкинуть их из памяти. — Борис обводит посетителей взглядом и будто тянет из них эмоции: одни согласно кивают, другие задумчиво крутят в руках пустые стопки. — Сегодня у вас появится шанс избавиться от этих людей. Стереть их. С помощью нашей несравненной художницы Виты Ньювейв вы пройдете кровавой поступью прямо по лицам ваших врагов!

Раздаются жидкие хлопки. Публика скорее озадачена, чем вдохновлена.

В центр залы выходит Вита с тазиком краски. Борис кладет на пол холст, меньший по размеру, чем те, на которых художница рисовала днем. Аза торжественно объявляет:

— Прошу, дорогие гости! Прямо сейчас вы можете заказать у нашей художницы портрет человека, которого хотели бы вычеркнуть из своей жизни. — Она обворожительно улыбается. — А потом… потом вы увидите, что будет.

— У меня нет с собой фотки свекрови, — выкрикивает одна из зрительниц.

Звучит дружный смех.

— Но есть же соцсети! — возражает бубновый король. — Неужели я одна такая, кто пишет токсичные комменты под постами заклятой подружки и следит за счастливой жизнью своего бывшего?

— Мой экс-бойфренд попал в аварию, — говорит девушка с фотоаппаратом на шее. — Живой, только весь в гипсе. Стыдно, конечно, но я недавно подумала: ух ты, наконец-то он не сможет залезать на все, что шевелится.

Снова раздается смех.

— Вам не должно быть стыдно, — говорит Борис. — Это не вы предали, а вас. И вы имеете полное право радоваться, когда негодяй получает по заслугам.

— Что ж. — Девушка с фотоаппаратом выходит вперед и протягивает Вите мобильный. — Тогда нарисуйте его. Вот он. Я так понимаю, вы сделаете шарж?

Вита, лишь мельком взглянув на фото, макает ногу в краску и принимается за дело. Борис отвечает:

— Кое-что получше шаржа.

Над портретами Инны и Бруевича Вита трудилась долго, а тут — раз, два, и готово. Изображение получается не таким четким и проработанным, как дневные картины, но девушка с фотоаппаратом все равно реагирует очень эмоционально. Она всплескивает руками и бормочет:

— Ну вылитый он. Козлина!

Борис поднимает портрет и показывает публике. Несколько человек аплодируют, после чего картина водружается на мольберт.

— А теперь… — начинает Борис.

К девушке с фотоаппаратом подходит Аза и помогает ей надеть длинный прозрачный дождевик.

— …возьмите тазик, вспомните все обиды и от души плесните прямо в харю этому козлине!

Теперь аплодируют все. Даже я, поддавшись общему воодушевлению, награждаю Бориса парой хлопков. Со всех сторон раздаются возгласы поддержки и одобрения. Девушка берет таз, замахивается, обливает картину и хохочет от восторга. Публика подхватывает.

Больше никого уговаривать не приходится. К Вите выстраивается очередь. Выплескивая краску на нарисованных обидчиков, люди словно освобождаются от накопленного негатива. Им становится легче. Одни начинают смеяться, у других распрямляются плечи, третьи забывают про алкоголь, хотя до этого опрокидывали стопку за стопкой. Глядя на довольные и веселые лица, я и сама задумываюсь: не попросить ли Виту изобразить отца? Жаль, что фотка с берегиней осталась в бабушкиной квартире. А в соцсетях его нет.

Хотя, может, уже есть. Выкладывает фоточки с Васей и вторым, оставшимся для меня безымянным, сыном. Вот они втроем гоняют мяч по двору. Вот сидят с удочками среди камышей. А вот жмутся другу к другу возле костра: ждут, когда прогорит, чтобы запечь картошку.

Правда, я не знаю, растут ли на Диксоне камыши. Рука тянется к предплечью, но сворачивает и хватает полупустой пакет с томатным соком. Я проглатываю теплое пойло, — похоже, тетрапак стоял рядом с батареей. Буэ-э! Вкус мерзкий, но у меня внутри теперь не так пусто и холодно.

Когда перформанс подходит к концу, публика не спешит расходиться. Несколько человек договариваются с Витой о покупке ее картин, Аза и другие энтузиасты устраивают в углу мини-дискотеку, а Борис беседует с синеволосой девушкой. Я, не зная, куда деться и чем заняться, случайно оказываюсь рядом и слышу их разговор.

— О, Борис, — щебечет синеволосая, — татушки на лице — это та-а-ак актуально! — Она тянется к его щеке, но Борис перехватывает ее руку. — Что… что означает надпись?

— Имя моей матери. Оно напоминает мне, что нельзя ни с кем сближаться: зло часто находит приют в самых близких людях. Мать била меня в детстве, пока ее не лишили родительских прав.

— Ох, бедняжка! — У синеволосой широко распахиваются глаза.

Борис окидывает ее оценивающим взглядом.

— Пошли, — бросает он и уводит девушку из галереи.

— А потом, дура, ты будешь просить нарисовать его портрет, чтобы плеснуть в него краской, — ворчу я, медленно сползая по стенке.

Сил совсем нет. Я весь день провела на ногах, помогая с подготовкой перформанса, и ничего не ела, если не считать утренний кусок пирога в «Депрессо». Дурацкий сок теплым тяжелым комом лежит в желудке. В висках начинает потрескивать от усталости. Прикрываю глаза.

Интересно, что делают Инна, Бруевич и Гриф? С ними ли сатир? И что случилось между трефами и Витой? Раз она облила их портреты краской, получается, они сделали ей что-то плохое?

Гоняя мысли туда-сюда, я сама не замечаю, как начинаю дремать.

— Вставай, — обрушивается сверху.

Я вздрагиваю и поднимаю взгляд. Надо мной возвышается Борис. Он протягивает руку, и я неосознанно берусь за нее.

Зря.

Борис вздергивает меня на ноги, а потом сжимает пальцы так крепко, что из горла вырывается писк. Я пытаюсь освободиться, но тщетно.

— Что чувствуешь?

Его лицо оказывается совсем близко. Дыхание — жаркое, того и гляди опалит ресницы. В нос бьет мускусный запах пота.

— Мне больно! Пусти!

Удовлетворенно кивнув, Борис разжимает клешню.

Я шарахаюсь назад и врезаюсь в стену. Рука, освобожденная из тисков, действует словно по собственной воле. Она коротко замахивается и впечатывается в жесткую щеку Бориса. Ладонь вспыхивает, и я с ужасом понимаю, что натворила.

Этот урод теперь ни за что не отдаст мне свиток!

Лицо Бориса вновь оказывается в миллиметре от моего. Татуировка на скуле обведена розовым пятном пощечины. Я вжимаюсь в стену.

— Правильно, — шепчет он. — За боль платят болью. Ты станешь хорошей бубной.

— Не тебе решать, кем я стану. Где мое задание?

— Ослепла? — Борис указывает на карман пиджака, из которого действительно торчит свиток.

Я хватаю его и, толкнув бубновую даму плечом (ай!), спешу на выход.

— Ты будешь с нами, — летит мне вслед. — Помяни мое слово. Начало уже положено.

То, как он произносит это, заставляет меня нахмуриться и притормозить. Обернувшись на пороге, я спрашиваю:

— О чем ты? Какое еще начало?

— Ты помогла нам. Помогла забрать столько душ, сколько мы раньше не забирали. Ты вложила в этот проект часть себя. И не отрицай: тебе понравилось.