Однако вторую часть картины — она называется „Призвание“ — составляет композиционно целостная повесть о жизни ученых, о борьбе творческих людей с бюрократами от науки, такими как директор института Крамов, о судьбе Таниного открытия, в котором мы узнаем антибиотик типа пенициллина. Сегодня, когда наука так прямо и резко определяет судьбы человечества, необычайно вырос интерес к жизни ученых. „Открытая книга“ — да простится нам невольный каламбур — приоткрывает занавес над этой жизнью, помогает почувствовать ее напряжение и понять душевную красоту таких людей, как Таня, Андрей, Дмитрий. От того, что в этом повествовании акценты расставлены так же четко, как в рассказе о судьбах Тани и Глаши, она, эта жизнь, не выглядит ни простой, ни легкой. Интерес к этой истории поддерживается не только хорошо разработанным каверинским сюжетом, но и удачной в большинстве случаев игрой актеров. Помимо Чурсиной и Гурченко, особо надо отметить еще В. Дворжецкого, у которого, похоже, вообще не бывает неудачных ролей. Актеры преодолели режиссерские просчеты и, познакомив нас с прекрасными людьми, нашими современниками, сделали из „Открытой книги“ фильм, который рождает раздумья и помогает увидеть привычное и даже знакомое с новых сторон. Подкупает „Открытая книга“ и поразительной достоверностью быта, правдой внешних примет жизни героев. Уют провинциальных домиков, аскетизм 20-х годов, холодная шикарность кабинета и квартиры Крамова, типичная для такого рода людей, — всё это воссоздано в картине с большим мастерством и тонким пониманием особенностей каверинского реализма».

Зачем, спросите, я привела почти полностью эту старую и, по сути, пустую рецензию на фильм Владимира Фетина?

Ответ (для меня, по крайней мере) очевиден: когда появился роман Вениамина Каверина, он вызвал, как уже говорилось, не только споры, но и прямые осуждения, в которых принимали участие и ученые. Впрочем, для писателя в этом было много неприятного, раздражающего, но ничего неожиданного: со времен литературного сообщества «Серапионовы братья», в которое он входил еще «на заре туманной юности», едва ли не каждое его произведение подвергалось критике, вызывало горячие споры. Здесь же, в этой рецензии, есть одна из самых досадных черт, присущая не только критике тех давних времен, 70-х годов прошлого столетия: раздать «всем сестрам по серьгам», не углубляясь в анализ, тщательно пряча собственное мнение, собственные эмоции под покровом того стиля, который в Древней Руси носил название «плетение словес».

Можно ли говорить о недостатках режиссерской работы, о шаблонах и мелодраматических эффектах, не приведя ни одного конкретного примера? Допустимо ли писать о фильме, бегло, почти случайно упомянув фамилии актеров, не давая никакой оценки их работе (только В. Дворжецкий удостоился снисходительной похвалы, но опять же — без каких бы то ни было примеров), не отметив со знаком «плюс» или «минус» хотя бы одну сцену?

А этот фильм Владимира Фетина, на мой взгляд, нуждается в пристальном и пристрастном анализе, тем более — повторю еще раз, — что сценарий писался самим Вениамином Кавериным, а значит, несмотря даже на его резкий отзыв, быть необязательной поделкой никак не мог. И режиссер отнесся к «Открытой книге», как к работе отнюдь не случайной — фильм давал возможность сочетать в сюжете многоплановость, тесно переплести судьбы стремительно меняющейся страны с судьбами героев, наполнив характеры драматическим и психологическим содержанием, которое просто невозможно без мелодраматических не эффектов — нет! — без того мелодраматизма, что волей-неволей присутствует в каждой жизни, наполняя ее не только ненужными, но и необходимыми эмоциями. И тогда ни о каких эффектах речи идти не может, потому что в мелодраме сокрыта та самая простая правда жизни, к отображению которой стремятся экран и сцена.

А вот вторая рецензия, принадлежащая перу критика А. Мухина.

«Люблю Каверина. И знаю, что в этом чувстве к писателю я не одинок. Его романы — робинзонады и исповеди героев — прочитываются от корки до корки даже торопливыми людьми, не слишком охочими до обстоятельных жизнеописаний.

…Роман „Открытая книга“ мог бы иметь оттиснутый затейливыми литерами подзаголовок: „Жизнь и удивительные приключения Татьяны Петровны Власенковой, провинциальной девчонки, ввергнутой в круговорот треволнений, но выстоявшей и победившей, ставшей крупным микробиологом, автором замечательного открытия, о чем, как и о многих делах и случаях, радостных и печальных, и о многих людях, очень хороших, так себе и совсем плохих, рассказано без утайки ею самой“.

Создать на основе этого романа фильм — заманчивая задача. Активная и целеустремленная героиня, запоминающиеся лица из ее пестрого окружения, калейдоскоп событий, игра фактур, запечатлевших смену времен, — здесь всё кажется зрелищным, кинематографичным.

Кинорежиссер Владимир Фетин прокладывал к экрану свой маршрут — это его право, здесь он капитан. Скажем, в фильме бегло показана провинциальная Россия эпохи революции и Гражданской войны, почти нет Ленинграда двадцатых годов, Москвы тридцатых — значит, таков замысел режиссера, не обязанного во всем следовать за писателем. Отказ от широкой исторической панорамы может быть обусловлен стремлением сосредоточить внимание кинозрителей на одной личности, на одной судьбе.

Не случайно же опять-таки в отличие от романа, где события излагаются в хронологической последовательности, киноповествование выстроено на приеме ретроспекции — как взгляд героини в прошлое, как вспышки разбуженной памяти.

Надо бы сказать, что именно ретроспекция, манерная и утомительная в длинной двухсерийной картине, надламывает повествование, утомляет сбивчивостью. Не буду, однако, задерживаться на профессиональных просчетах постановщика фильма.

Главное — было бы что вспомнить Татьяне Петровне. А ей разное приходит на ум: и жаркая банька в глухой деревне, и жаркие споры в кабинете наркома здравоохранения. Она бы, может, и рада была безраздельно предаться воспоминаниям, приличествующим ее ученому званию. Но наука не избавила ее от бремени человеческих страстей.

Автор романа держится того же принципа: ничто человеческое не было чуждо Власенковой. Его искренне занимали все стороны бытия героини. Режиссер касается тех же сторон ради занимательности, эффекта ради. А ведь зрителя привлекла бы и судьба затворника в науке. Жизнь Власенковой в романе вызывает интерес вовсе не потому, что дразнит любопытство „личными подробностями“.

Иное волновало — кто они, многотысячное научное племя, рожденное нашим веком? Кто мы — откуда у нас неутоленная жажда познания? Какая сила ведет нас сквозь заблуждения юности, не оберегая от временных увлечений, но помогая справиться с собственными ошибками и одолеть зло, по крайней мере, в себе? Роман Вениамина Каверина ставил эти вопросы… экран соблазнил режиссера лишь возможностью эффектно продемонстрировать удачное завершение научной работы. Нам выдают результаты, они впечатляют, однако не учат и к размышлениям не влекут.

Есть, например, в романе небольшой эпизод, рассказывающий о том, как Татьяна Петровна Власенкова испытала лизоцим — вещество, убивающее микробов, в качестве консерванта зернистой икры и добилась успеха. И есть там же, в романе, существенное замечание доктора Власенковой: „Мне не хочется, чтобы у читателя создалось впечатление, что консервация зернистой икры была одной из основных задач моей жизни, вот почему я не стану подробно рассказывать об этой работе“.