Андрей Войнаровский тоже учился в Киево-Могилянке. Видимо, гетман не считал его способным к военной карьере, а потому направил продолжать образование в Дрездене для будущей политической карьеры.

Особым человеком в окружении Мазепы был Филипп Орлик. Он происходил из чешского рода, хотя мать его была православной. Учился в Виленском иезуитском коллегиуме, а затем в Киево-Могилянке. Именно там его таланты заметил Стефан Яворский, тогда профессор академии. Кроме украинского, русского и церковнославянского, он свободно владел польским, болгарским, арабским, латинским, немецким, шведским и турецким языками. После получения образования Орлик работал писарем в киевской митрополии. Его имя и таланты были хорошо известны. Славился он своими способностями в написании писем, манифестов, панегириков. Писал также стихи. Именно ему в 1698 году был заказан панегирик в честь свадьбы Обидовского: «Hippomenes Sarmacki». Мазепа стал главным покровителем Орлика, непосредственно участвовал в его карьере.

Среди полковников, близких Мазепе, были Даниил Апостол (Миргородский) и Дмитрий Горленко (Прилуцкий), украинские высокообразованные шляхтичи, разбиравшиеся в юриспруденции и военной стратегии[373]. Но это была немногочисленная элита, для которых высокие материи, понятия «Гетманщина», «отечество», «свобода» не были пустыми словами, прикрывавшими личные амбиции.

Им противостояла значительно более многочисленная оппозиция. Особенно остро опасность чувствовали городовые казаки. Им было что терять. Со времен возникновения казачества именно они играли роль политической элиты Украины, принимая самое активное участие в жизни страны, в выборах старшины и прочем. Политика Мазепы, создававшего новую гвардию из охотницких войск, была для них весьма опасна. Неудивительно, что именно в их среде возникает очередной заговор и готовится донос на гетмана.

Доносчиком стал некий стародубец Суслов, который заявил русскому резиденту в Польше дьяку Никитину, что поляки собираются вернуть себе Украину и с этой целью якобы ведут активную переписку с Мазепой. Обвинения, которые выдвигались против гетмана, недвусмысленно демонстрировали, из каких кругов они исходили. Суслов заявлял, что Мазепа окружил себя «поляками» («все начальные люди»), что у Обидовского нет ни одного слуги казака, что у «казаков жалоба великая», что все их прежние вольности отняли, а земли все разобрали, что в милости только компанейские полки, в которых нет ни одного «природного казака», все поляки. Обвинял Суслов и архимандрита Киевского Кирилловского монастыря Иннокентия Монастырского в сношениях с Иосифом Шумлянским, что, учитывая недавние события, выглядело совсем фантастичным. Суслов заявлял, что имеет и некую «иную» информацию, которую скажет только лично царю.

Его действительно направили в Москву, где выяснилось, что о недовольстве казаков он слышал от людей Палея, бежавших из Переяславского полка. Копию речей Суслова направили Мазепе, при этом Петр велел написать, что слухам не верит и в гетмане не сомневается. Вслед за этим в Батурин направили и самого доносчика с позволением его пытать.

Примерно в это же время в Москве появились еще два доносчика — бунчуковый товарищ Данила Забелин и гетманский придворный Андрей Солонина. Оба они проворовались и теперь опасались войскового суда, а потому и решились попытать счастья в Москве. Любопытно, что обвинения у них были схожие с обвинениями Суслова: они заявляли, что Мазепа соединяется с поляками, и говорили хулительные слова в адрес его матери-игуменьи, называя ее ведьмой (то есть опять-таки критика была направлена в сторону союзного с Мазепой украинского духовенства).

Забелина и Солонину также выдали гетману, и в Батурине состоялся над ними войсковой суд, приговоривший их к казни за донос. Но Мазепа «проявил христианское милосердие» и сохранил им жизнь[374]. Во время допросов выяснилось, что обвинители не придерживались в своей клевете на гетмана никакой логики. С одной стороны, они заявляли, что Иван Степанович соединяется с поляками, а с другой — что тот сам направил в Крым Петрика и что во время Азовских походов вел тайные переговоры с султаном (в частности — под Кизикирменом). Под угрозой пытки Забелин сказал, что ехать в Москву с доносом ему посоветовали слуги Шереметева. Сам Борис Петрович при встрече в столице якобы порекомендовал ему ни к кому из бояр не обращаться, но дожидаться возвращения царя из похода, чтобы лично рассказать ему о своих обвинениях. Трудно сказать, говорил ли что-нибудь подобное Шереметев или, может быть, он таким образом пытался ограничить разрастание слухов о гетмане по Москве.

Это уже было так серьезно, что Забелин попал на дыбу, на которой он кричал, что все говорил пьяным и никто его не подговаривал. Эти свои слова он повторил многократно, и Мазепа приказал его пощадить.

Скорее всего, эти доносы были действительно следствием стихийного недовольства казачества и никакие политические группировки за ними не стояли. Поэтому гетман и мог так милостиво отнестись к своим врагам. Правда, такое христианское милосердие особенного впечатления на народ не оказывало. У восточных славян традиционно больше уважают тиранов-диктаторов, заливающих кровью свою страну, чем просвещенных интеллигентов. Что касается старшины, то ни в коем случае не следует упрощать ту ситуацию, в которой находился Мазепа даже в этот самый стабильный период своей жизни.

Отношения внутри элиты Гетманщины были крайне напряженными. При всей хитрости, ловкости и умении Мазепы маневрировать, смягчать острые углы и создавать баланс сил конфликты возникали даже между его ближайшим окружением.

Казалось, Иван Степанович сумел сделать очень сильный шаг, примиряя с фактом своего гетманства старую левобережную элиту: в январе 1698 года его любимый племянник Обидовский женился на дочери Кочубея Ганне. Венчал их сам Стефан Яворский[375]. Учитывая то, что Обидовский готовился в преемники по булаве, такой брак значил очень многое. Но Обидовского не любили. Образованный, талантливый… Самым обидным для многих было то, что он не был бездарным протеже своего дяди, а вполне заслуживал своего высокого положения нежинского полковника. С другой стороны, Обидовский, родившийся в Правобережье и получивший прекрасное образование, обладал замашками шляхтича, что не могло не колоть глаз «природным» казакам. Постоянные ссоры возникали у него и с другим высокопоставленным родственником Мазепы — полковником киевским Мокиевским. На официальных банкетах у них доходило до открытых оскорблений, они хватались за сабли и не стеснялись в выражениях[376].

Такое положение дел было, разумеется, очень неприятно гетману, которому помимо всех прочих проблем приходилось мирить собственных родственников. А у Мокиевского к тому же был конфликт с Кочубеями. Особенно досаждала ему жена Василия Кочубея — своенравная и истеричная Любовь. Документы того времени доносят до нас яркие сцены, великолепно характеризующие нравы старшины и царивший между ними разлад. Например, Василий Кочубей пригласил Мокиевского к себе домой на Пасхальную неделю. Но Любовь, как описывал киевский полковник, «так мене безчестила поганими словами», что он не помнил, как из дома вышел.