— Я — не кабинетный коп.

— Теперь станешь им.

— В кабинете у меня сразу начинается приступ клаустрофобии. Если ты заставишь меня работать в кабинете, дело закончится нервным расстройством. Лечение обойдется управлению полиции слишком дорого.

— Не дури мне голову, — вновь предупредил Мондейл.

— Я боюсь, что из ящиков стола полезут какие-то чудовища, а эти стаканчики для карандашей… они напоминают мне реактивную ракетную установку, которая в любой момент может дать по мне залп всеми этими карандашами. Поэтому, думаю, завтра утром я займусь общественной организацией «Свобода теперь» и, возможно…

— Ими займутся Уэкслерш и Мануэльо, — перебил его Мондейл. — Они же поговорят с заведующей кафедрой психологии ЛАКУ. А ты будешь сидеть за столом, Холдейн, за своим столом, и делать то, что тебе говорят.

Дэн не стал сообщать, что уже побывал в ЛАКУ и побеседовал с Ирматрудой Гелькеншеттль. Он не собирался делиться с Мондейлом какой-либо информацией.

— Уэкслерш — не детектив, — указал он. — Черт, да ему нужно покрасить свою пиписку в ярко-желтый цвет, чтобы найти ее, если возникает желание отлить. А Мануэльо пьет.

— Черта с два! — рявкнул Мондейл.

— И на службе бывает чаще пьяным, чем трезвым.

— Он — превосходный детектив, — настаивал Мондейл.

— Для тебя определение «превосходный» — синоним определения «послушный». Тебе нравится Мануэльо, потому что он смотрит тебе в рот и лижет твою задницу. Ты — потрясающий карьерист, Росс, но паршивый коп и еще худший лидер. Для твоего же блага, как, впрочем, и для блага других, я проигнорирую твой приказ, привязывающий меня к столу, и продолжу расследовать это дело так, как считаю нужным.

— Ну наконец-то, наглец ты этакий! Наконец-то! Считай, что тебя здесь больше нет. Я позвоню твоему боссу. Я позвоню Темплтону, и он вернет своего подчиненного к себе, в Центральный участок, где тебе самое место!

Капитан развернулся и направился к двери, чтобы услышать:

— Если ты заставишь Темплтона снять меня с расследования, мне придется рассказать ему и всем остальным о Синди Лейки.

Мондейл остановился, не дотянувшись рукой до дверной ручки, тяжело задышал, но к Дэну не повернулся.

Поэтому Дэн продолжил, обращаясь к спине Мондейла:

— Мне придется рассказать им, что Синди Лейки, бедная восьмилетняя малышка, была бы сейчас жива, выросла бы в молодую женщину, возможно, вышла бы замуж и сама родила дочку. А не случилось этого из-за тебя.

* * *

Лаура осталась рядом с Мелани, положив руку на плечо девочки, готовая схватить ее и бежать из кухни, возникни такая необходимость.

Эрл Бентон наклонился к радиоприемнику, похоже, зачарованный чудесным образом вращающимся диском и красной индикаторной полоской выбора частоты, бегающей взад-вперед по светло-зеленому дисплею.

Внезапно красная полоска остановилась, только на мгновение, которого хватило для того, чтобы диджей ясно и отчетливо произнес:

— …что-то…

Двинулась дальше, остановилась на другой частоте, опять на чуть-чуть, чтобы они услышали одно произнесенное диктором слово:

— …идет…

Снова двинулась, остановилась, выхватив слово из песни:

— …что-то…

Тут же перескочила на новую станцию, ворвавшись в рекламное объявление:

— …идет…

И двинулась в обратный путь.

И Лаура внезапно осознала, что эти паузы не случайны.

«Нам передали послание», — подумала она.

«Что-то идет».

Послание от кого? Откуда?

Эрл посмотрел на нее. Изумление, написанное на его лице, показывало, что он задает себе те же вопросы.

Ей хотелось бежать из кухни, из дома, бежать куда глаза глядят. Она не могла сдвинуться с места. Все суставы словно залили бетоном. Мышцы не желали сокращаться.

Красная полоска снова остановилась на секунду. Может, на долю секунды. На этот раз Лаура узнала песню, из которой выдернули слово. «Битлз». «…Что-то…»

Новая станция: «…идет…»

Воздух стал ледяным, но Лаура дрожала не только от холода.

«Что-то… идет…»

Два слова. Не просто послание. Предупреждение об опасности.

* * *

Мондейл так и не открыл дверь, ведущую из подсобки-кабинета Джозефа Скальдоне в торговый зал магазина «Пентаграмма». Вновь повернулся к Дэну, злость и негодование на его лице сменило более сильное чувство. Теперь оно пылало ненавистью.

Впервые за тринадцать лет Дэн упомянул Синди Лейки. Этот секрет они делили между собой, он главным образом и определял характер их взаимоотношений. И теперь, озвучив эти имя и фамилию, Дэн порадовался возможности увидеть, как поведет себя Мондейл, осознав, что, возможно, придется держать ответ за давний проступок.

— Я не убивал Синди Лейки, черт побери!

— Но ты позволил ее убить, хотя мог бы предотвратить это убийство.

— Я — не господь бог, — с горечью ответил Мондейл.

— Ты — коп. У тебя есть обязанности.

— Ты самодовольный говнюк.

— Ты дал клятву защищать простых граждан.

— Да? Правда? Между прочим, простые граждане никогда не плачут над мертвым копом, — говорил Мондейл тихо, несмотря на распиравшую его ярость, дабы их разговор не долетел до ушей тех, кто находился за дверью.

— Также твой долг — не бросать напарника в беде, прикрывать ему спину.

— Ну ты прямо-таки бойскаут. — Голос Мондейла сочился презрением. — Один за всех и все за одного! Чушь! Когда пахнет жареным, каждый сам за себя, и ты это знаешь!

Дэн уже жалел о том, что упомянул Синди Лейки. Радостное возбуждение, на мгновение охватившее его, ушло. И настроение только ухудшилось. Он почувствовал смертельную усталость. После стольких лет молчания он решил указать Мондейлу на его ответственность перед обществом, но получилось, что мог бы и не открывать рта. Мог бы не открывать рта, потому что Мондейл не относился к тем людям, которые способны признать собственную слабость или ошибку. Ранее ему всегда удавалось перекладывать вину за свои ошибки на других. У него был безупречный послужной список и, скорее всего, остался бы безупречным не только в глазах других, но и в его собственных. Потому что даже перед собой он не сознавался в слабости или ошибке. Росс Мондейл не ведал чувства вины, ни в чем не упрекал себя. И сейчас, стоя перед Дэном, не считал себя ответственным за то, что случилось с Синди Лейки, не испытывал угрызений совести. Его захватило только одно чувство: иррациональная ярость, мишенью которой был бывший напарник.

— Если кто и несет ответственность за смерть девочки, так это ее мать.