– Иногда я тревожусь из-за Майло, – обратился я к Пенни, не открывая глаз. – В бункере я осознал, что у тебя было такое же детство, как сейчас у него. Домашнее обучение. Ни друзей, ни подруг. Твой мир ограничен семьей, ты – словно в изоляторе. Каковы негативные стороны такого детства?

– Никаких, – без запинки ответила она. – Расти в любящей семье, с родителями, которым не чужды чувство юмора, здравый смысл и восхищение окружающим миром, – это не изолятор, а восхитительное убежище.

Я любил ее голос так же, как лицо. С закрытыми глазами не видел ее красоту, зато мог слышать.

– Больше, чем убежище, – продолжила Пенни. – Это храм, где ты можешь решить, кто ты, что думаешь о мире, прежде чем мир скажет тебе, кто ты и что должен думать о нем.

– У тебя был талант писать и рисовать, точно так же у Майло есть талант… к чему-то. Ты не задавалась вопросом, что с меньшей изоляцией и бо́льшим знакомством с жизнью ты бы писала и рисовала по-другому?

– Возможно, но я бы этого не хотела. К тому времени, когда я поступила в художественную школу, мне оставалось лишь улучшить технику. У меня уже сформировались взгляды на искусство, поэтому даже самые лучшие самоуверенные профессора не смогли навязать мне свои.

Какое-то время мы ехали в молчании, которое вновь нарушил я:

– Это какой-то волшебный мир. Твои старики, их образ жизни, воспитание такого чуда, как ты.

– Чудесного во мне не больше, чем в других. Вот почему весь наш мир – волшебный. В каждом младенце есть зернышко чуда… которое поливают или нет. Ребенком мне нравилось спускаться в бункер. Что-то в нем было от Толкина, дом Хоббита.

Я открыл глаза. Невысокие холмы и шестиполосное шоссе вроде бы и не ждали, когда их осветят лучи фар, а хотели раствориться в ночи, прежде чем эти лучи смогут извлечь их из темноты. Мостовая, другие автомобили, оградительные рельсы, напитывающаяся влагой земля и мы, все неслись к краю пропасти и за край.

– Семьдесят процентов заключенных выросли без отца, – продолжила она. – Мне повезло… у меня были и отец, и мать.

Когда я закрыл глаза, образ тающего мира остался со мной и унес в сон.

Во сне, опять один и потерявшийся, я шел по пустынной автостраде, проложенной среди безликих солончаков. Ни единого облачка не плыло по небу, воздух застыл, ни единой птички не кружило в вышине, белая линия не разделяла автостраду на полосы движения, и на черном асфальте выделялся лишь кровавый след, тянущийся к горизонту.

Меня разбудил звонок мобильника, которым я пользовался постоянно – не одноразового.

– Надо ли? – спросила Пенни, пока я выуживал его из нагрудного кармана.

Я замялся. Потом все-таки принял звонок.

Услышал голос Джона Клитрау – автора разруганного Вакссом романа «Дарующий счастье», писателя в бегах.

– Каллен, я должен рассказать вам о том, как погибли мои жена и дочери.

– Я должен рассказать, – повторил Джон Клитрау. – Должен.

Я выпрямился на переднем сиденье (после того, как заснул, чуть сполз по спинке) и увидел, что мы на пустынном участке автострады. Лишь редкие огни светились на соседствующих с ней холмах.

– Я сожалею о ваших утратах, – ответил я. – Порылся в Интернете. Знаю, что случилось с вашими родителями. Это все так… это ужасно.

Мука в его голосе едва слышалась, но все равно вызывала душевную боль. Ведь тонкое лезвие ножа тоже режет.

– Сразу после того, как мичиганская полиция позвонила мне, чтобы сообщить, что тела родителей найдены… при каких обстоятельствах и в каком состоянии… я рассказал им о Вакссе. Его рецензии, нашей убитой кошке. Они ничего не сделали, Каллен. Ничего. Почему? А потом снова позвонил Ваксс. Сказал одно слово: «Следующий?» – и положил трубку. Он – безумец… и это серьезно. Он сказал «рок», и мои родители умерли. Но кто собирался в это поверить… достаточно быстро, чтобы спасти остальных членов моей семьи? Не копы. Поэтому я взял Маргарет, двух девочек, и мы пустились в бега. Я хотел спрятать их в безопасном месте, прежде чем вновь обратиться в полицию. За нами никто не следил. Я знаю, что за нами не следили.

Я слышал, как он шумно сглотнул, потом еще раз.

Посмотрел на Пенни, она – на меня.

– Клитрау? – спросила она, и я кивнул.

– Мы проехали больше сотни миль, – продолжил он, – без какой-то определенной цели, лишь бы оказаться подальше от того места, где он мог нас найти. Это было хуже, чем страх, Каллен, не имело ничего общего с интеллектом или воображением, это был чистый ужас, идущий из подсознания. Страх можно контролировать силой воли, но тут я ничего не мог с собой поделать. А потом… отъехав на сотню миль, я почувствовал себя лучше. Да поможет мне Бог, но я почувствовал себя в безопасности.

Дождь усилился, громче забарабанил по крыше. Пенни увеличила скорость дворников, скрипя по стеклу, они быстрее забегали взад-вперед.

– Мы остановились в каком-то паршивом мотеле. В номере с двумя двуспальными кроватями. Не в таком месте, где мы привыкли останавливаться… мне казалось, что так безопаснее. Мардж и я собирались обдумать ситуацию, решить, что делать дальше. Эмили и Сара, наши девочки, шести и семи лет, не знали, что их дедушку и бабушку убили, но они все тонко чувствовали и понимали: что-то происходит…

Боль в его голосе стала острее, печали прибавилось.

– Для девочек мы с Мардж попытались все обставить так, будто отправились в отпуск. Повели в ресторан. Когда вернулись в мотель, девочки быстро заснули на одной из двуспальных кроватей, при включенном телевизоре. Мардж захотела принять горячий душ. Закрыла дверь ванной, чтобы не потревожить девочек. Я смотрел… смотрел… новости…

«Питербилт» с ревом пронесся мимо нашего «Маунтинера», на слишком большой для таких погодных условий скорости, окатил нас водой, которая не успевала стекать с мостовой. Она с грохотом обрушилась на ветровое стекло. Дворники справиться с ней не могли. Долго, слишком долго мы ехали вслепую. А впереди, скрытое водой, могло подстерегать что угодно…

– Я думал, что увижу в новостях что-нибудь о родителях, но о них ничего не сообщили. Потом… Мардж слишком уж долго пробыла в ванной. Я постучал, она не ответила, я вошел, чтобы посмотреть, все ли с ней в порядке, но она… ее там не было…

Пауза. Быстрое, учащенное дыхание. Но прежде чем оно еще более участилось, Джону удалось взять себя в руки.

При других обстоятельствах в такую жуткую погоду я бы предложил Пенни свернуть с автострады и подождать, пока дождь поутихнет. Но сейчас остановка глубокой ночью выглядела как приглашение в гости Смерти, вот я и предпочел, чтобы мы ехали дальше, пусть и наполовину ослепленные потоками воды.

А Джон заговорил вновь:

– Я увидел, что вода льется, дверь в душевую кабинку распахнута. Белье и халат Мардж лежали на полу. В ванной было окно с матовым стеклом. Нижнюю половинку подняли, занавеска колыхалась на ветру. Как он мог так тихо утащить ее, без борьбы? Я выглянул в окно. За мотелем начиналось поле, бесконечное поле, лишь где-то там вдали высились деревья. Светила полная луна, и никого, никого я не увидел…