Копыта лошади теперь чуть слышно зашлепали по влажной податливой почве. Привстав на стременах, всадник оглянулся. От черной стены камышей по дороге тянулась блестящая цепочка следов. Ямки от лошадиных копыт в топкой почве сразу, словно серебром, наполнялись сверкающей от лунного света водой. Кондрат свободно отпустил поводья, и лошадь пошла неторопливой рысцой. Дорога располагает к раздумьям, и Хурделице сразу припомнилась Маринка, ее горячие губы, прощальные поцелуи. Ох, до чего же быстро пролетел год их супружеской жизни в отбитом от врага Хаджибее!

Там уже давно по приказу главнокомандующего русской армией генерал-фельдмаршала Потемкина были взорваны зубчатые стены турецкой твердыни, на которые Хурделица когда-то сам взбирался с обнаженной саблей во время штурма. Окрестные городки вокруг Хаджибея были давно очищены от разбойничьих шаек. Из ближайших крепостей – Аккермана, Паданки и Бендер – выбиты янычары и ордынцы.

В самом Хаджибее из черного, обугленного камня взорванной крепости гарнизонные солдаты начали строить казармы и жилые дома. А на широком пустыре около бывшего дома Ахмет-паши козы пощипывали солончаковый бурьян. По утрам жители ближайших хуторов бойко торговали здесь сеном, соленой рыбой, хлебом и овощами…

Но этот теперь мирный, отбитый у врага клочок черноморского берега напоминал тихий островок среди полыхающего пламени войны. Слушая часто доносившийся с моря грохот пушечных батарей, Маринка догадывалась, что происходит в душе ее мужа. Хотя у Кондрата открылась старая, плохо залеченная рана, ему, казачьему есаулу, а ныне офицеру гусарского полка, было мучительно стыдно, что он уже целый год сидит возле жинки, когда его друзья-товарищи сражаются с врагом. Эх, плюнуть бы на все уговоры полкового цирюльника – немудреного лекаря – еще полежать да еще подлечиться, посыпать бы по запорожскому обычаю гноящуюся рану толченым порохом, вскочить на коня и помчаться бы прямо в бой!

Маринка по глазам Кондрата понимала, в чем дело. Ей припомнились слова деда Бурилы: «Ты мне, девка, казака не порть!» Наверное, если бы дед был жив, то рассердился бы: ведь это из-за нее сидит Кондратко дома. Ох, ганьба![45]

И вот когда однажды погожим сентябрьским утром из Хаджибея по Аджидерской дороге, громыхая пушками и фурами, мимо слободы Молдаванской, мимо их тихого, обсаженного вишневыми деревцами домика пошли в сторону Дуная войска, она решилась. Кондрат работал на огороде и, увидев проходящие в походном порядке роты, так на них засмотрелся, что Маринке пришлось дважды потянуть его за рукав, чтобы он повернулся к ней.

– Ох и задомовничался ты, Кондратко…

Хурделица удивленно взглянул на жену. Но, увидев в ее глазах лукавые огоньки, усмехнулся.

…Сейчас, покачиваясь в седле, Хурделица припомнил их разговор.

– Правду говоришь, жинка… И в самом деле давно мне с ними пора. – Он взмахнул рукой в след уходящему войску. – Да только с тобой как?

Маринка прижалась к его груди.

– Ты обо мне не думай. Я ведь казачка, – ответила бойко и весело, хотя у нее тоже заныло сердце. – Не бойся за меня.

– Ну, а ежели в Хаджибей турки придут? Вот и войска нашего уже здесь нету. Все ушли, – мрачно сказал Кондрат.

– Не придут они сюда… Никогда не придут. Нечего теперь им здесь делать. Крепости уже нет. Поэтому ее ныне и взорвали…

– Откуда у тебя думки эти? – спросил жену удивленный таким ответом Кондрат.

– Как откуда? – воскликнула Маринка. – Да ведь ты сам с Василием Миронычем Зюзиным про то говорил. Ну, я и слышала…

– И вправду, был у нас такой разговор. Да я позабыл о нем. Немало времени прошло. А ты памятливая… И умница. Не всякая баба такое рассуждение иметь может, – восхитился Кондрат и не удержался от нового, волнующего его вопроса.

– Ну, а коли мне в баталии гибель придет? Подумала ты об этом?

– Ох, подумала, Кондратушка… И решила: коли порубает тебя басурман – и мне тогда свет мил не будет. В тот же час, как услышу такую весть о тебе, – себя порешу. Без тебя мне не жить…

– Да что ты, голубка! – ужаснулся Кондрат. – Разве можно так?!

– Можно! – ответила Маринка и, смахнув набежавшую слезу, улыбнулась. – Только верится мне, что тебя ни пуля, ни сабля не возьмет.

В этот же день Кондрат стал готовиться к походу.

Хурделица догнал свой гусарский полк далеко за Днестром. Главнокомандующий русской армией Потемкин приказал всем войскам, занимавшим Хаджибей, Бендеры, Паланку и Аккерман, выступить 11 сентября 1790 года в направлении татарского селения Татарбунары. 14 сентября десять батальонов пехоты и несколько полков кавалерии, образуя отдельную армию генерал-аншефа Ивана Ивановича Меллер-Закомельского, разбили лагерь в Татарбунарах у развилки трех дорог: Аккерманской, Килийской и Измаильской, готовясь к наступлению на сильную турецкую крепость, стоящую на Дунае, – Килию.

Скоро Кондрат увидел арьергард армии Меллер-Закомельского, которым командовал Гудович, и узнал, что его гусарский легкоконный полк находится в передовой колонне армии.

Здесь, в лагере, Кондрат впервые сменил просторный казачий кунтуш на красный камзол и темно-зеленый, расшитый серебром офицерский ментик.

Через день, во время смотра, Хурделица увидел командующего отдельной армией. Пожилой тучный генерал в черно-красном артиллерийском кафтане, окруженный блестящей свитой, объезжал на огромном белом коне выстроенные по ранжиру ряды войск. Поравнявшись с сотней Кондрата, он холодными белесыми глазами оглядел атлетически сложенного незнакомого гусарского офицера и невольно залюбовался его кавалерийской выправкой. Но тут острый взор командующего приметил у нового офицера небрежно заплетенную косичку, совсем куцую, на вершков пять короче, чем положено по уставу. Толстые, в розовых прожилках щеки генерал-аншефа сразу стали пунцовыми от гнева. Он открыл было рот, чтобы распечь нарушителя перед строем, но в это время командир легкоконных полков принц Виттенбергский, внимательно следивший за выражением лица Меллер-Закомельского, перехватил его взгляд и понял причину раздражения генерал-аншефа.

Принцу совсем не хотелось, чтобы офицер его полка получил на параде выговор. Потому Виттенберг, подъехав вплотную к командующему, сказал ему вполголоса по-немецки:

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! Этот прапорщик только что произведен в офицеры из казаков и не успел обрести приличествующего офицерскому воинству вида.

Слова принца успокоили Меллера-Закомельского. Он презрительно усмехнулся и проехал мимо Кондрата.

Через несколько дней, двигаясь с армией по топкой, заросшей камышами дороге на Килию, Хурделица, сойдясь ближе с офицерами своего полка, узнал много любопытного о прошлом генерал-аншефа.

Иван Иванович Меллер-Закомельский, сын обрусевшего немца, начал свою военную службу простым канониром и первого офицерского чина добился в результате долголетней службы. Блестящую карьеру он сделал, став доверенным офицером любимого фаворита императрицы Григория Орлова, который был главным начальником всей артиллерии Российской империи, ничего не смысля в артиллерийском деле. Обременительные обязанности начальника артиллерийского парка империи Орлов всецело возложил на аккуратного, исполнительного немца и во всем доверял ему. За преданную и усердную службу Меллера быстро повысили в чинах, наградив самыми высокими орденами. Когда Орлова сменил Потемкин, Меллер стал так же преданно служить и новому могущественному фавориту.