туда, откуда вылезла. В качестве трофея Инаба Идзуру забрал демонический меч по имени Дзайнин, лишившийся хозяина, и спрятал под горой Тэнсэй, где позже начал строительство будущей школы Дзисин. Этот меч – источник большого количества духовной энергии, именно поэтому барьер вокруг Дзисин один из самых мощных во всей империи.

Хизаши кивнул.

– Зная гордыню Дзисин, в этой легенде столько же правды, сколько и красивого вымысла, но меч и правда хранится под горой Тэнсэй, – сказал он. – Вернее, хранился. Я забрал его.

Он вспомнил, как темная энергия Дзайнина пробудилась от крови Кенты, как тот будто перестал быть самим собой, и это вдруг всколыхнуло еще одно, более старое, воспоминание о другом мече, точно так же спрятанном от посторонних глаз – и не без причины. Стоило подумать об этом раньше, может, Хизаши бы и не начал роковой спуск в недра горы, влекомый желанием – уже изрядно потускневшим за годы учебы – снова стать ёкаем.

– Так получается, что Куматани одержим, – сказал Учида. – Проклятое оружие не такая уж редкость. В нем действительно могла быть заключена темная сущность.

– Кента вел себя странно, – согласился Хизаши. – Я использовал талисман для телепортации, потратил почти все силы, и тогда Куматани напал на меня и использовал Ледяную ладонь Эммы.

– Не может быть! – одновременно воскликнули Юдай и Арата. Оба они и помыслить не могли, что Куматани прибегнул к проклятию, да еще и смертельному.

Хизаши с трудом переборол желание дотронуться до груди.

– Это всего лишь подтверждает, что им управляли.

Кента одержим. Хизаши позволил демоническому мечу завладеть Кентой. Одно только не сходилось – это имя, Ясухиро. Оно отдавалось болью в висках и тяжестью на сердце, и Хизаши не готов был делиться этим ни с кем, пока сам не разберется. Все-таки меч, будь он хоть трижды священным или проклятым, не мог знать о Хизаши больше, чем он знал о себе сам.

– В любом случае, – закончил он, – я отправился в Кёкан за помощью, потому что только здесь приняли бы ёкая-притворщика, а по пути наткнулся на суд Фусин. Так мы встретились с Учидой.

– Я почувствовал в Мацумото ёкая во время сражения с полчищем цутигумо, – добавил Учида. – В той ситуации он использовал слишком много сил, в том числе и нечеловеческих. Каждый оммёдзи первым делом учится распознавать обакэ даже под фальшивой личиной. Никто не заметил этого раньше, видимо, из-за того, что Мацумото не просто сменил облик, а стал человеком с нутром ёкая. Такого никто бы не ожидал.

– Ты всегда был слишком талантлив, – бросил Хизаши, сам не зная, похвала это или попытка задеть.

– Насчет цутигумо, – задумчиво произнес Сасаки. – Старшие тоже стали замечать, что некоторые ёкаи на окраинах Лисьего леса и дальше начали дичать. Я лично не сталкивался, но знаю, что в них находили следы демонической энергии. Но я и не подумал бы, что это не какая-то жуткая случайность.

Учида нахмурился еще сильнее, и атмосфера вокруг него стала особенно мрачной.

– Я тоже слышал о подобных случаях, но старшим ученикам такого знать не положено.

Все трое переглянулись, и Хизаши спросил:

– Когда это началось?

– Я не могу сказать точно, – ответил Сасаки, – я ведь в Кёкан только два года.

– Я услышал об этом два месяца назад, – сказал Учида. – Но это был не первый случай.

– Выходит, это делает не Кента, – почти с облегчением заключил Хизаши.

– Но дзёро-гумо упоминала хозяина, – напомнил Учида безжалостно. – И к тому же Мацумото столкнулся с ней уже после пропажи Куматани, и еще позднее мы оба видели демоническую метку на ее груди, а силы паучихи возросли многократно, прежде чем она сдохла.

Это он ее убил, а если бы потерпел немного, может, они услышали бы еще что-то полезное. Что-то о Кенте. И все же Хизаши не мог винить Юдая в том, что он спас им жизни, слишком четко помнил движение маленьких тел под кожей мертвой паучихи. Кто-то изменил ее, сделал из ёкая, пусть и недружественного людям, оружие для убийства. Она одичала – это очень хорошее слово.

Сасаки Арата расценил молчание Хизаши по-своему и привычно засуетился.

– Пожалуйста, давайте не будем делать преждевременных выводов. Мы все знаем Кенту, будь он собой, он бы ни за что не причинил вреда ни человеку, ни ёкаю. Так что я верю, что он может быть одержим демоническим мечом, но не будем пока списывать на него все зло, что происходит вокруг.

Он улыбнулся, желая сгладить напряжение. В уютной комнате будто бы гулял ледяной сквозняк, так Хизаши ощущал настроение, охватившее их всех после этого разговора. И ни вино, ни угощение не сделали его проще.

– Слишком много всего будто бы случайного, – сказал Хизаши. – Не может быть, чтобы одичавшие ёкаи, одержимый Кента, похищенный Дзайнин, даже мое проклятие не были никак связаны. И еще предсказатели эти… Сейчас вдруг подумалось, что они так или иначе мелькали везде, где бы мы ни оказывались.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Сасаки.

– Я и сам пока не уверен. Просто посудите сами: кто-то из гадателей подсказал той девице из Суцумэ отомстить за унижение, их же братия побывала на Черном острове перед нашим кораблекрушением. Предсказание надоумило лорда замка Мори… – Хизаши замолчал, вспомнив о самом важном. Ведь и он отправился за демоническим мечом не просто так. Ему дали предсказание.

– Ты знаешь этих бродячих гадателей, – ответил Сасаки, – они хоть и считаются одним кланом, но среди них полно мошенников. Особенно среди тех, кто сейчас поклоняется Конран-но ками.

– Как ты сказал? – удивился Хизаши. – Конран-но ками?

– Я слышал, что многие предсказатели возносят ему молитвы как своему богу.

– Но такого бога не существует.

Хизаши ни капли не сомневался. Уж он-то запомнил всех богов в лицо, чтобы проклинать перед сном. О Конран-но ками он даже не слышал.

– Это уже не относится к делу, так что я спать, – заявил Учида и поднялся на ноги. – Спасибо за еду.

Сасаки проводил его растерянным взглядом.

– С ним все в порядке? – спросил он у Хизаши, и тот коротко ответил:

– Мы устали.

Это объясняло все, потому что усталость коснулась не только их тел, но и душ. Хотелось заснуть, а проснувшись, обнаружить, что все ему лишь приснилось.

Сасаки кивнул.

– Я загляну завтра.

Уходя, он забрал пустую посуду, но оставил после себя тонкий шлейф сожаления. Хизаши в нем померещилось то, над чем прежде он бы посмеялся, – надежда.

Поспать не удалось.

Хизаши лежал на футоне, пахнущем свежестью и цветами – наверное, использовали саше, – и очень старался не