Чапай замолкает и с невысказанной грустью смотрит на горизонт, на котором угадывается город.

– А дальше? – я пытаюсь сохранять серьезность.

– Дальше? – Чапай делает над собою видимое усилие и усмехается. – Дальше бабка моя с козами во дворе повстречалась. В сумерках. Э-эх! Говорю же – не понимает тонкостев. На пузу свою шмякнулась, кричит: «Свят! Свят!», и святым крестом себя осенить пытается. Да только как такое поделать возможно, если ты на пузе лежишь?

Я качаю головой:

– Никак!

– В общем, насилу я ее в чувство привел. Спину у ней окончательно склинило. Согнулась кочергой, а орет не хуже здоровой. Чего хочешь, мол, делай, а коз назад отмывай. И так, говорит, над тобой люди добрые по всей деревне потешаются.

Чапай смотрит на меня своими чистыми голубыми глазами, в которых застыла детская обида:

– А по мне так – пущай смеются. Не плачут же! На то они и добрые – люди-то – чтоб смеяться!

– А кочерга? – спрашиваю, изо всех сил изображая глубокое сострадание.

– А что кочерга?.. Кочергой уже потом, на завтра. Когда я ейных коз, чтоб им пусто было, это самое… Подстриг… Да чего ты ржешь-то! Ты сам посуди. Краска хорошая. Куды ж я ее смою?!

Я покатываюсь со смеху, рискуя свалиться с крыши, а дед Чапай оправдывается:

– Да я их, по совести сказать, и не совсем налысо́ обстриг-то! Оставлял им кое-где для художественности… Только бабка моя, когда этих стриженных коз увидала, ничего не сказала. Совсем. Но по глазам вижу – что-то не то у ней на уме. Уж не хочет ли, думаю, она меня в заблуждению своей спокойной наружностью ввесть? Шалишь, брат! Не на таковского напала! И близко к ней, значится, не подхожу. Трусь возле нее на полшажочка, обстановку разведываю. Но так, чтобы ухватить не могла. Сама-то она, чую, к прыжкам через свою гнутую спину неспособная. Да только ведь она чего выдумала? Скакать не стала, а ухватила эту вот кочергу, и переложила поперек хребта.

А мне ведь, Кирюха, тоже жить и солнцу радоваться охота. Думаю, раз приняла она такой манер – железяками драться, мне никакого житья теперь не будет. Взял я эту кочергу ночью, и тихонько на крышу и спровадил. Бабке с ее спиной такая альпинизма не по силам. Так и лежит здесь кочерга-то.

– А другие?

– Что «другие»?

– Ну, вторая и третья кочерга как здесь оказались?

Дед Чапай хитро смотрит на меня и заявляет:

– Мы, Кирюха, за разговорами ведь до свету не справимся!

Я вполне понимаю намек:

– Так вы рассказывайте, а пока тут постучу.

Чапая такой расклад более чем устраивает, и он, задымив новой папиросой, продолжает:

– Вторую ранению я уж и вовсе ни за что получил. Платок, понимаешь, у бабки украли. Любимый. С цветами.

– А вы причем?

– Вот и я говорю – я причем? А только ты это бабке моей объясни! Я, понимаешь, в Новый год в палисаднике Снеговика слепил, и Снежную Бабу ему. Чтоб люди шли по улице, глядели и радовались. Елку поставил. Мне ребятня игрушек натаскала. Кто куклу, кто бутылку какую красивую. Наладили мы такую красоту, что рассказать не можно!

На Снеговика свой тулуп напялил. Старый. Не жалко. А для Снегурки платок этот нашел, чтобы ему ни дна, ни покрышки. В самом запропащем сундуке в дальнем углу он лежал и моли сто лет дожидался – никак дождаться не мог. Думаю, раз так далеко бабка засунула – значит, ненужная вещь. Отряхнул от нафталина, и Снегурку нарядил.

– И что ж, ушел платок? – догадываюсь я.

Дед Чапай виновато и в то же время недоуменно пожимает плечами.

– Ушел. Вместе с тулупом. Сам не пойму. Вроде, вот они, снеговики-то – стоят прямо под окнами в палисаднике… И я со двора ни ногой. И Чапка вот в будке своей на дежурстве была, тоже не гавкнула.

Да и не было б беды никакой. Но вот, поди ж ты! Бабка сто лет платок свой не надевала, а тут понадобился молодухе! В гости, значит, собралась. Тоже мне, выискалась краса неописуемая. Смерть ее до ветру сходить отпустила, а она туда же – в платки наряжаться…

Я горестно вздыхаю вместе с Чапаем. Как ни крути, а женская душа для меня – такая же загадка, как и для него. Так и молчим, думая каждый о своем. Но Чапай долго предаваться унынию не может. В его глазах снова разгораются веселые огоньки.

– А в третий раз я, Кирюха, опять через домашнюю скотину пострадал. Был тут у нас за слободой поросятник знатный. По три сотни голов свиней держали. Вон там – по-над берегом крыша торчит. Возвращался я как-то с вахты, с клуба своего. И слышу – верещат поросята, как будто митинг у них там какой, или, к примеру, производственный слет. По утреннему времени – аж возле клуба слышно! Сделал я крюк до бережка, вышел с разведкой к загону. Смотрю – а это и не свиньи визжат, а мальчишки наши слободские. Чего ведь удумали, стервецы! Сидят на заборе, как воробьи, и морковку поросятам кидают. Поросята, понятное дело, до морковки охочие – подходят к забору и фрукту эту хрумкают. А пацаны наши дождут момент – и с забора на поросят десантируются. Да так ловко – за ухи хвать, и давай по загону кататься! Поросята глупые. Носятся, верещат. А мальчишки верещат и того пуще!

Потом в другой угол перебежали, подняли свиноматку. Уселись на нее вчетвером, как на трамвай, и хохочут! Она толстая, идет не спеша. Езжай ты на ней хоть в город. Красота!

Хотел, было, я их постращать, да не стал. Уж больно занятно у них это дело выходит! Опять же, думаю, может, оно и в радость свинье-то, что у ней на спине когда-никогда детвора покатается? А чего ж? Лошадь человека возит, а свинья должна только грязь пятаком рыть? И такая меня тут задумчивость взяла, что и сказать не можно! Весь день сижу и мыслю сам себе: кто ж такой порядок завел, чтобы собаке – дом сторожить, кошке – мышей тиранить, корове – молоко давать, козе – бодаться, а поросям – в хлеву хрюкать?

На дежурство в клуб уйду. Вроде, спать положено. А не сплю. Все думаю. Свинье, конечно, думаю, мышей гонять несподручно будет. У нее, к примеру, когтей нет. А вот дом охранять или какую тележку катать – для этого занятия у ней все запчасти предусмотрены. И голос и копыта.

В общем, мучался я с неделю, а потом решил: дай спробую, на что свинья годится, кроме как на холодец. Пошел я на задний двор, где у нас хряк обитался. Здоровый уж – килограммов триста, никак не менее того. Да что там! Один пятак – на полпуда! Да только, думаю, чего мне переживать? Кто на девках натренировался, тот свинью хоть рано, хоть поздно, а поймает.

Вот и влез я, значится, к нему за забор. И свистом манил, и морковку кидал. Не идет. Ленивый. Лежит в грязи и пузыри пятаком пускает. А сам на меня глазом так хитро косится. Знаю, мол, что хомут хочешь надеть. Ищи по жаре другого дурака! Одно слово – свинья.

Тут меня такая досада взяла! Я ж ведь, думаю, добра всему вашему свинячьему племени желаю. Хочу вам судьбу новую открыть, из хлева на белый свет вывести. Нет, думаю. Не сковырнется Чапай. Любой сковырнется, а я – нет. Прыгнул к нему в загон, взлетел орлом на спину и пятками по бокам огрел.