Мгновение и «хуверкрафт» снова нырнул вниз, словно лиса в нору. До опушки оставалось метров четыреста, и Михаил подумал, что пилоты уже давно просчитали их единственно возможную траекторию и поэтому не пытаются достать их прямо сейчас. Куда правильнее (Сергеев и сам сделал бы так же) дождаться, пока «хувер» выскочит к опушке, словно чертик из шкатулки, и встрянет в редколесье, силясь скрыться среди стволов. На выходе его и нужно бить, как взлетающего фазана, уставшего бегать среди высокой травы.

Словно подтверждая предположение Сергеева, вертолеты набрали скорость, стремясь заранее занять позицию для стрельбы.

– Тормози! – заорал Михаил.

Это был единственный шанс не быть разнесенным на куски секунды спустя.

– Вадим! Тормози!

К чести коммандос, реагировал он быстро. Не услышать Сергеева было невозможно – с испугу он ревел, как корабельная сирена, перекрыв и шум моторов, и низкочастотное бормотание винтов.

Вадим не стал тормозить, а пустил движки в противоход, отчего «хувер» закрутился волчком, а Сергеева сорвало с места и снова швырнуло внутрь кабины. Подольский успел подхватить его, но не устоял на ногах, и они вместе рухнули на пол. Падая, Михаил прокусил себе щеку, и рот наполнился кровью – соленой и теплой. Прямо перед собой Сергеев увидел Али-Бабу, держащегося за одно из кресел. Он сжался в комок и с ужасом смотрел на патронные кейсы и деревянные ящики с консервами, которые, словно ядра по палубе, скользили по полу, врезаясь в препятствия. Раненую ногу араб прятал под себя. Глаз и часть щеки Али-Бабы стремительно наливались жидкостью.

«Хувер» бросало в овражке, как летящий с горы боб. Вадим все-таки не ошибся с направлением и теперь вертолеты должны были снова настигать их. И вдруг неподалеку что-то оглушительно лопнуло…

Звук был могучим – словно великан сломал ствол векового баобаба. И звонким. С таким звуком могли лопаться стальные тросы. Или огромные витрины. Или исполинские рессоры…

Доннннн-н-н-нц!

В звуке было что-то страшное. Настолько страшное, что даже его отголосок, зависший над заснеженными пространствами, заставил Сергеева сжаться в пружину и сцепить зубы.

И еще раз – донннн-н-н-нг!

Мотор «хувера» сбавил обороты, а над лощиной на полном ходу, разрывая воздух бешено вращающимися лопастями, пронеслись оба «чоппера». И Сергеев понял, что они бегут! Значит, они знали что-то, чего не знал он. Или видели что-то…

Донн-н-н-нг! Доннннн-н-н-нг!!!!

– Стой! – приказал он, как мог, громко.

Голос у Сергеева сел от последнего вопля и звучал не убедительно по-командирски, а хрипло и жалко.

Не ожидая полной остановки, Михаил вылез на «броню» и тут же в лесу опять лопнула огромная басовая струна, и он невольно прикрыл уши – низкочастотная составляющая этого гудения впивалась в мозг рыболовными крючками.

Доннннн-н-н-г!

Вертолеты набрали высоту и уже улепетывали полным ходом на северо-восток, к ООНовской базе.

Воздух стал ослепительно прозрачен и наполнился зимними запахами, настолько сильными, что Сергеев ощутил себя собачьим носом, оказавшимся на кухне. Десятки запахов – выхлопа, пороховой гари, дизельного топлива, оружейной смазки, холодного металла и кисловатого пота, прелой листвы, выбитой из-под снега пулеметными очередями – забили ему ноздри.

И еще – Сергеев ощутил, как начало колоть и стягивать щеки, словно он только что вынырнул из ледяной воды.

Он поднес к глазам бинокль и начал вглядываться в лежащий перед ним лесной массив, уже и не вспоминая о том, что минуту назад едва унес ноги от вертолетов.

Из леса на них надвигалось нечто куда более страшное. Что-то такое, в сравнении с чем пятнистые туши боевых геликоптеров казались детскими игрушками, безобидными модельками – не более. Что-то смертельно опасное. Роковое. И скрыться от этого рокового не было никакой возможности. Прежде всего, потому, что не было ясно, от чего скрываться.

В линзах бинокля был обычный зимний лес. Лиственный – облезший, жалкий. Плешивый. С кривыми стволами безлистных деревьев и скелетообразным буреломом, видневшимся то там, то тут. Языки хвойного выглядели не в пример наряднее – красно-желтые стволы сосен, темно-зеленая хвоя, пушистые силуэты елей. Даже упавшие деревья выглядели наряднее, во всяком случае рядом с рухнувшими осинами.

Ничего.

Донн-н-н-г!

Это ударило слева. Потом раздался скрип, словно кто-то отдирал от ствола огромную щепку. Щеки защипало еще сильнее, легкий ветерок внезапно стих. Пальцы, держащие бинокль, свело от холода, и Сергеев с ужасом почувствовал, что воздух густеет.

Его выдох напоминал дыхание дракона – густой клуб белого пара, – и он был готов поспорить на любые деньги, что этот пар почти мгновенно осыпался на куртку мельчайшими кристалликами с едва слышным звоном.

Донн-н-н-н-нг!

На этот раз Михаил увидел краем глаза какое-то движение метров за триста от катера, как раз там, где к небу поднимались высокие сосны. Как раз над ними клубилась бело-голубая дымка, такая же, как только что опала на куртку Сергеева – влага, содержащаяся в сухом зимнем воздухе превращалась в порох под дыханием небесного холода.

Донннг! Донннг! Донннг!

На его глазах одна из сосен лопнула по всей длине, словно переварившаяся сосиска, пошатнулась, скручиваясь. Рядом рванула, раскрываясь до сердцевины еще одна. Потом еще. Даже Сергеев, которому довелось видеть «окна» не первый раз, замер и в изумлении опустил руки с биноклем при виде ТАКОГО. На лес покрывалом опускался мороз, и сосны, осины, дубы и липы лопались, как бутылки, забытые в испарителе, и проседали одно за другим.

Сергеев шмыгнул в люк, как суслик в нору, захлопнул его за собой и выдохнул, с трудом разлепив смерзшиеся губы – кровь из прокушенной щеки застыла, сомкнув ему рот:

– Вадик! Быстро! Прочь! Поехали!

Он оттолкнул неуклюжего Подольского, перешагнул через лежащего на полу, помятого Али-Бабу, и, наклонившись, крутанул ручку автономного отопителя.

Печка загудела и завелась, наливаясь внутри красноватым горячим светом.

– Что там? – спросил Вадим, трогая «хувер» с места.

Донн-н-н-нг!

Ударило совсем близко, и Сергеев невольно оглянулся через плечо.

– Холод рвет деревья, – пояснил Сергеев, чуть задыхаясь от брызжущего в кровь адреналина. – Я такого еще не видел, ребята. Второй раз за зиму – это уже необычно. А чтобы деревья лопались, мне и слышать не доводилось.

– Мне тоже, – сказал Подольский, не скрывая испуга. – Сколько живу здесь, никогда не слышал, чтобы Дед Мороз приходил два раза за зиму. Но мы далеко от базы, Миша. И в Зоне есть много вещей, о которых я не слышал.

Али-Баба хотя ничего не понимал, но смотрел на них снизу вверх своими черными, выпуклыми глазами и интуитивно, с каждой минутой становился все бледнее.