— Будь добра, не могла бы ты не ставить там стакан. Следы на дереве останутся.

— Извини, — произнесла Анна тихим виноватым голосом и быстро подняла стакан.

— Эмма, — Густав перевел свое внимание с матери на дочь, — тебе не стоит играть здесь с парусом, я тебе уже говорил. Иди играй там.

Четырехлетняя дочь Анны продолжала свои забавы и полностью его проигнорировала. Густав начал приподниматься, но Анна его опередила:

— Я ее заберу, она просто тебя не слышала.

Девочка недовольно захныкала, когда ее уводили прочь от взрослых, и сделала свою, наверное, самую страшную гримасу.

— Ты глупый, — заметила Эмма и попыталась лягнуть Густава по голени.

Эрика невольно улыбнулась уголками рта. Густав схватил Эмму за руку, чтобы ускорить процесс изгнания, и Эрика первый раз увидела, как в глазах Анны зажегся недобрый огонек. Она отбросила руку Густава и прижала Эмму к себе.

— Не трогай ее.

Он примирительно поднял руки.

— Ну извини. Но у тебя совершенно невоспитанные дети, кому-то же надо их немного цивилизовать.

— Спасибо, мои дети прекрасно воспитаны, и я сама буду решать, как с ними поступать. Ну-ка давай, собирайся, мы сейчас пойдем к Оке и купим немного мороженого.

Она приглашающе посмотрела на Эрику, которая с удовольствием приняла предложение побыть с сестрой и ее детьми без господина Совершенство. Они усадили Адриана в коляску, и Эмма радостно побежала перед ними.

— Ты думаешь, что я, может быть, слишком дерганая? Большое дело, он ее всего лишь взял за руку. Я и сама прекрасно понимаю, что, наверное, чересчур ношусь с детьми, после того что сделал Лукас…

Эрика взяла сестру под руку.

— Я думаю, что ты ничуть не преувеличиваешь, защищая своих детей. Я, например, считаю, что твоя дочь отлично разбирается в людях, и тебе надо было позволить Эмме дать ему хорошего пинка.

Анна помрачнела:

— А сейчас мне кажется, что ты перегибаешь, ничего страшного не случилось, когда я сейчас об этом думаю. Если человек не привык иметь дело с детьми, то нет ничего удивительного, если они его могут раздражать.

Эрика вздохнула, на секунду ей показалось, что к сестре вернулась способность проявлять характер и добиваться в отношении себя и детей такого обращения, которого они заслуживали. Но похоже, что Лукас поработал очень хорошо.

— А как дела с опекой?

Эрике сначала показалось, что Анна собирается отмолчаться, но потом она все же ответила тихим голосом:

— Дела идут не очень. Лукас принял решение и из кожи вон лезет, чтобы добиться своего. То, что я встретила Густава, его только еще больше разозлило.

— А что он может сделать, у него же нет никаких оснований? Я хочу сказать — какие у него могут быть доводы утверждать, что ты плохая мать? А он сможет добиться права опеки над детьми только в том случае, если это докажет.

— Да, хотя Лукас обычно действует наверняка, и он землю носом роет, чтобы меня опорочить.

— Но твое заявление в полицию на него насчет жестокого обращения с ребенком, что бы он там ни врал, — это факт, который перевесит все остальное.

Анна не ответила, и у Эрики появилось очень неприятное подозрение.

— Да ты что, так и не заявила на него? Ты врала мне прямо в лицо, что подала заявление, а на самом деле об этом даже не думала?

Анна старалась не смотреть в глаза Эрики.

— Ответь мне, это так? Я права?

Анна ответила раздраженно:

— Да, ты права, дорогая старшая сестра, но не тебе меня судить, ты никогда не была в моей шкуре, так что ты ни хрена не знаешь, каково это — постоянно жить и бояться, что он с тобой сделает. А если бы я на него заявила, то он бы устроил за мной настоящую охоту и загнал бы меня в могилу. Я надеялась, что он оставит нас в покое, если я не пойду в полицию. Сначала ведь так оно и было, верно?

— Да, конечно, а потом все изменилось. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Ну ты и задница, Анна, надо же все-таки смотреть чуть дальше собственного носа.

— Тебе легко говорить. Сидишь тут, как за каменной стеной, об этом только мечтать можно. У тебя мужик, который тебя обожает и слова тебе плохого никогда не скажет. Кроме того, у тебя денежки в банке после книги об Алекс. Тебе чертовски легко рассуждать. Ты не знаешь, что это такое — быть одной с двумя детьми и корячиться, чтобы кормить их каждый день и одевать. У тебя так все просто, так хорошо. И пожалуйста, не думай, что я дура и не заметила, как ты смотрела на Густава — как на дерьмо какое-нибудь. Ты считаешь, что знаешь все на свете, а на самом деле не знаешь ни хрена.

Анна не дала Эрике ни шанса попытаться сказать что-то в свое оправдание, а просто повернулась и чуть не бегом пустилась через площадь, катя перед собой коляску с Адрианом и крепко держа Эмму за руку. Эрика осталась стоять одна на тротуаре с комком в горле и слезами на глазах. Она стояла и думала, как могла свалять такого дурака, она ведь не имела в виду ничего плохого. Единственное, чего она хотела для Анны, так это чтобы ей было хорошо. Она это заслужила.

Якоб поцеловал мать в щеку и степенно пожал руку отцу. Они всегда поддерживали такие отношения: скорее отстраненные и корректные, чем теплые и сердечные. Наверное, довольно странно воспринимать собственного отца как чужака, но при их отношениях это становилось наиболее верным определением. Конечно, он много раз слышал истории о том, как его отец не смыкая глаз сидел днем и ночью в больнице вместе с мамой, но он слабо это помнил, словно сквозь дымку, и это не сделало их ближе. Вместо этого он сблизился с Эфроимом, которого чаще воспринимал как отца, нежели как дедушку. А после того как Эфроим спас ему жизнь, отдав ему для пересадки свой костный мозг, в глазах Якоба он обрел венец героя.

— Ты сегодня не работаешь?

Его мать выглядела встревоженной и напуганной, как обычно. В который раз Якоб задал себе вопрос: что за страхи терзали ее, какие жуткие чудовища мерещились ей за каждым углом? Всю жизнь она, казалось, балансировала на краю какой-то пропасти.

— Думаю, я поеду туда чуть позже и немного поработаю сегодня вечером. Я почувствовал, что мне надо приехать сюда: захотелось посмотреть, как вы тут. Я слышал, что они вам окна побили. Мам, почему ты мне не позвонила? Папе — это понятно, но я мог приехать очень быстро.

Лаине улыбнулась, с любовью глядя на сына:

— Я не хотела тебя беспокоить. Ты плохо себя чувствуешь, когда тебя выводят из равновесия.

Якоб не ответил, но улыбнулся мягкой терпеливой улыбкой. Она положила ладонь ему на руку:

— Я знаю, я знаю, но уж такая я есть. Сам понимаешь, меня уже не переделаешь. Старого пса новым штукам не научишь.

— Ты не старая, мама. Ты по-прежнему выглядишь как девочка.